Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы
Картина 17. Козмо находит Судового Мастера. Тот согласен, но при одном условии – Козмо выдержит и ни разу не застонет, пока он будет шить. Мастер говорит: «Чтобы победить чудовище, нужно самому стать чудовищем». Он пришивает Козмо куски мертвых тел осьминогов, рыб, щупальца морских звезд и самых страшных морских гадов. Козмо молчит. Но потом не выдерживает. Ария Козмо: «Страдаю! Страдаю! Черной кровью умоюсь…» Судовой Мастер говорит: «Что же ты наделал, теперь ты не сможешь стать обратно человеком». Так появляется Кальмар.
Картина 18, последняя. Битва Левиафана и Кальмара над телом утонувшей Аделиды. В конце концов Кальмар душит Левиафана своими щупальцами.
Финальная ария Кальмара «Остаюсь в пучине».
Хор: «Восплачьте о Козмо и Аделиде».
Занавес
Из записок приглашенной оперной звезды (Федор Шаляпин. Маска и душа: мои сорок лет на театрах. Париж, 1932):
В телеграмме он предложил мне роль Левиафана в постановке.
У нас эту оперу почему-то редко играют, но в Кетополисе она одна из любимейших. Для дебюта моего там нельзя было желать лучшего.
Мне не хотелось ехать, поэтому я отбил телеграмму, что согласен и прошу 15 000 рублей за 10 спектаклей. Я думал, мне откажут, поскольку сумма была невообразимой. Каково же было мое удивление, когда на следующее утро я получил ответную телеграмму. Там было всего одно слово: «Согласен».
Говорят, что нет оперы глупее, чем «Левиафан» Фолетти. Я скажу на это: неправда. Есть.
Прощание с Баклавским: история инспектора
Кто-то все время был рядом, и сначала Баклавскому казалось, что это маленькая девочка, любимая внучка Дядюшки Спасибо. Ей позволялось больше, чем остальным, и она бродила по всем закуткам курильни как симпатичный смешливый призрак.
Баклавский часто заморгал и пошарил руками по подушкам, пытаясь найти куда-то уползший мундштук кальяна.
– Зачем тебе опять курить? – ласково спросила из-за спины Тани Па. Он ощущал на затылке ее легкое дыхание и знал, что она улыбается. – Уже утро, и пора просыпаться.
Баклавский хотел повернуться на другой бок, к ней лицом, но сиамка остановила его мягким прикосновением ладони. Тогда он чуть придвинулся к ней, чтобы почувствовать спиной ее тело.
– Ты смешной, – сказала она. – Никто не верил, что человек с золотыми волосами может так выучить наш язык.
– Иначе мне пришлось бы всегда ходить с переводчиком, – сказал он. – Водить его с собой всюду-всюду и сажать около постели, чтобы ночью он переводил мне все, что ты шепчешь.
– Он бы краснел и смущался, – хихикнула Тани Па, – но в темноте этого бы никто не заметил.
Баклавский тоже засмеялся:
– Было бы еще хуже, если б он начинал переспрашивать. Как вы сказали, госпожа Па? Вы не могли бы шептать погромче?
– Да, Лек-Фом, ты очень умный и обходительный, спас нас от таких неудобств!
– Не зови меня, пожалуйста, Златовласым. Так говорят те, кто хочет обмануть.
– А таких много?
– Конечно! – Баклавский потянулся, пошевелил пальцами, разгоняя кровь в застывших ступнях. Он привык во сне высовывать ноги из-под одеяла, а под утро стало совсем холодно, и вдоль Ручья веяло стылой морозной сыростью. Где-то совсем поблизости швейной машинкой прострекотала маломощная джонка. – С моей-то должностью… Кто-то врет в глаза, кто-то таит обиду, мечтает о мести, кто-то пытается угрожать.
– У тебя вредная работа, – сказала Тани Па. – Нужно просить духов, чтобы дали тебе другое дело.
– Никого просить не надо. Через пару недель этой работы и так не станет. А никаким другим делом я заниматься не умею.
Рядом неслышно осыпался в воду пепел – догорел смоляной шарик, их на Ручье использовали вместо фонариков. Бронзовые рельсики, оставшись без груза, качнулись вверх, привели в действие спусковой механизм, и новый шарик – гррллл! – начал свое путешествие из глубины курильни. Прокатился над маленьким газовым огоньком, полыхнул и, набирая скорость, помчался дальше. Так по субботам выскакивают шары из Большого Лототрона. Гррллл! Остановился у заглушки на самом конце рельсиков, над темной водой ручья, и через мгновение засветился ярко и ровно.
– Мой бедный-бедный страж! Ловишь других, а не можешь поймать самого себя… – улыбнулась Тани Па.
Из Нового порта приплыл тягучий рев флагмана броненосной флотилии. Дунул ветер, забравшись в теплое гнездо, где так уютно спалось.
– Жалко, что ты умерла, – сказал Баклавский, чувствуя, как тает, исчезает ощущение ее присутствия.
А остаются пустота, перекрученные подушки, погасший кальян и теплый каркас гнезда. По медным трубкам, царапая изнутри стенки, плывут крохотные пузырьки воздуха, влекомые потоком горячей воды, и этот еле слышный шум – как бесконечный выдох, не воспринимается сознанием, но все время рядом. И вокруг уже бурлит утренняя жизнь, Ручей торопится работать, торговать, возить, обманывать, ублажать – артерия в сердце Пуэбло-Сиама.
Нежное сонное солнце выползло из утренней дымки прямо над водой, и розовые блики защекотали веки, заставили улыбнуться и чихнуть.
Прямо напротив Баклавского маленькая девочка оседлала широкие перила нависающей над водой веранды. Тихонько напевая по-сиамски, она складывала из большого листа бумаги сложную фигурку.
Увидев, что Баклавский открыл глаза, девочка повернулась и бросила ему на колени бумажного кита.
– Пау! – звонко крикнула она, наверное пытаясь напугать. – Таан йо ийи пла!
Баклавский сел, щурясь на неяркое еще солнце. Кутаясь в одеяло, свесил ноги из гнезда и нащупал ледяные тапочки.
– Май! – позвал он.
– Здесь Чанг, шеф, – ответил другой помощник, брат-близнец Мая, сидящий на перилах, как и девочка. Закутанный в плед, он напоминал разноцветную растрепанную ворону. – Май в доме, у аппарата.
– Звонили из форта?
– Только что. Уже хотел вас будить. Рыбаки возвращаются, все вместе. Хороший признак.
Форт нависал над входом из океана в канал, ведущий к бухте и Новому порту. За счет хороших отношений с военными Баклавский проспал лишний час, вместо того чтобы в бессмысленном ожидании встречать восход солнца на рыбацких пристанях сиамцев.
– Катер?
– Под парами, – ответил Чанг.
Веранда не предназначалась для обычных посетителей – лишь четыре теплых гнезда располагались здесь, обращенные открытой стороной на восток, против течения Ручья. К каждому вел свой коридорчик между ширмами, так что гости не могли видеть друг друга.
Баклавский откинул одеяло и остался в длиннополом халате, расшитом пестрыми рыбами и осьминогами. Пытаясь удержать остатки тепла, прошмыгнул с веранды в курильню.
