Джеймс Блэйлок - «Если», 2002 № 09
Святой Губерт нервно кашлянул:
— В мое время Церковь придерживалась другой политики…
Святая Барбара триумфально скрестила руки на груди:
— А вот я по-прежнему дева. Дева и мученица!
Вспомнив о гордости, Святой Губерт попытался возразить:
— А моим наставником был сам Святой Ламберт!
Барбара фыркнула:
— А я училась возле колен Оригена!
— А мне было ниспослано видение: крест, явившийся между рогов оленя, на которого я охотился!
— А меня Господь чудесным образом перенес из темницы на вершину горы!
— Будучи епископом, я обратил в истинную веру всю Бельгию!
— А я была одной из Четырнадцати Святых Помощниц! Возможно, ты молился мне!
— Тебе… тебе, нахальная девчонка!
— Девчонка? Я родилась за четыре столетия до тебя!
— А как быть с историчностью твоей персоны? Не существует ни единого документированного свидетельства твоего существования. Ты же мифическйй персонаж!
— Мифический?! Сейчас ты узнаешь на себе, что такое гнев «мифического» персонажа…
— ДОВОЛЬНО! — громыхнул Бог так, что ссорящиеся Святые примерзли к месту. Притихнув, они отодвинулись друг от друга и принялись внимать Божественным словам. В речениях Его слышался шелест ветвей Секвойи.
— Я призвал Губерта, чтобы дать ему новое поручение. А ты, Барбара, явилась сама. Что привело тебя ко Мне?
Барбара шмыгнула носом, как разочарованный подросток.
— Это просто нечестно. Мы с Губертом оба являемся небесными покровителями математики, но лучшие задания всегда достаются ему. Прости меня, Господи, но мне казалось, что на небе должно быть больше справедливости.
Секвойя недовольно затрепетала ветвями.
— Прошу тебя, Святая Барбара, не поднимать этот тонкий вопрос. Все последнее земное столетие Я размышлял над тем, каким образом можно ликвидировать неравенство между полами, существующее в Моей Церкви, и не желаю, чтобы поспешные мнения подвергали сомнению Мои Деяния. А теперь скажи, какие возражения возникли у тебя против последнего Моего поручения?
Святая Барбара уперла руки в бока.
— Я опекаю одного парня уже несколько лет, и меня тошнит от одного его вида!
Господь помедлил в своем древесном обличье, словно бы вспоминая.
— Гм-м, некий Руди Раккер. Да, ты превосходно потрудилась, преображая его. Теперь он воистину идет путем праведности. И если ты задержишься возле него подольше, станет Нобелевским лауреатом в 2012…
— Наверное, теперь он станет лауреатом и без моей помощи.
— И теперь ты утверждаешь, — спросил Бог, — что могла бы взяться за то задание, которое Я намеревался предложить Губерту?
Святая Барбара явно была чуточку обескуражена столь легким успехом и не намеревалась просить слишком много.
— Ну не то чтобы взяться за него самостоятельно. Может быть, мы могли бы поделить это дело на двоих?
Святой Губерт возопил:
— Поделить на двоих мое дело! С этой болтушкой? Уж и не знаю, как она попала в покровительницы математики…
— Мои математические способности, Губерт, ничуть не хуже твоих.
— В своей земной жизни ты спроектировала окошки какой-то ничтожной башни и полагаешь, что получила таким образом необходимую квалификацию? В мои времена…
— ТИХО! — приказал Господь. — Я принял Решение. Вы оба ответите на молитвы Моего верного слуги по имени Лукас Латулиппе. Ступайте же!
И Секвойя исчезла без малейших признаков какого-либо переходного процесса, оставив обоих Святых лицом друг к другу.
Губерт устало вздохнул:
— Да свершится Воля Твоя. Не призвать ли нам повозку, влекомую каким-нибудь херувимом?
— Только если ты устал, а я в такой прекрасный день предпочитаю пройтись.
И Святая Барбара направилась по небесным лугам, а Губерт кротко последовал за ней.
— И зачем ты навязалась на мою голову, — тихо пробормотал он.
Писки Виспэвэй весила на одну сладкую булочку меньше трех сотен фунтов. Старые семейные фотографии (снятые в идиллические времена в Пискатэвэе, штат Нью-Джерси) свидетельствовали о том, что свое земное существование она начинала в качестве тоненького, похожего на эльфа ребенка, вне всякого сомнения вызывавшего ласковую улыбку на лице каждого взрослого, спрашивавшего у девочки, как ее зовут. К несчастью, причудливое имя, которым наделили ее родители, уже не столь очаровательным образом сидело на заплывших жиром плечах декана астрономического факультета университета, в котором преподавал Лукас Латулиппе. Тем не менее Писки была настолько добродушной, настолько привычной к своему скорбному положению в кампусе — положению мишени всех шуток и насмешек над толстяками, — что, не дрогнув сердцем, представлялась даже абсолютно незнакомым людям со словами: «Зовите меня Писки», — и даже настаивала на этом. С прыгающими кудряшками осеннего цвета, облаченная в одно из своих многочисленных просторных, как шатер, и развевающихся на ветру одеяний, украшенная несколькими ярдами разной бижутерии, Писки нередко проплывала по площади, напоминая собой массивный галеон, обремененный восточным товаром.
В тот день Писки вплыла в кабинет Лукаса и застала его работающим. Ее лицо пополам разделяла улыбка, заставлявшая глаза едва ли не исчезать посреди обступившей их свиты морщинок.
— Сегодня вы придете на вечеринку, Лукас, не правда ли? В честь нашего нового профессора, доктора Гарнетта.
Лукас симпатизировал Писки, находясь от нее на некотором расстоянии. Она была интеллигентной и приветливой. Однако все более частые визиты декана в его кабинет — причем практически без всякого повода — приходились ему чрезвычайно не по вкусу. Лукас подозревал, что за этими краткими наскоками кроются некие романтические намерения, соответствовать которым он был не в состоянии. Более того, Писки настолько наполняла собой отведенное Лукасу крохотное помещение, что ему всегда становилось душно, особенно если она заставала его за столом, вдалеке от окна. Будучи не слишком крупным человеком, Лукас просто не мог бороться за обладание пространством с этой объемистой женщиной.
Мечтая лишь о том, чтобы освободить свое помещение от внушительного корпуса Писки, Лукас тем не менее счел необходимым продлить разговор вопросом:
— А Хулм придет?
— Ну, конечно же, Оуэн придет.
— Тогда не знаю, стоит ли мне приходить. Вы же знаете, мы с ним не ладим…
Писки отмахнулась от его возражений одним движением пухлой руки.
— Не обращайте на него внимания, вот и все. Мы все так поступаем. Он задирает всех и каждого, вам это известно. «Блестящий, но колючий» — так охарактеризовали его в «Нью Сайентист».
