Уолтер Миллер - Песнь для Лейбовица. Часть 1
Чероки пристально посмотрел на непонятные буквы и отрицательно покачал головой.
— Я не спрашиваю вас, — рявкнул настоятель уже своим обычным голосом. Это спросил Френсис. Тогда я не знал.
— А теперь?
— А теперь знаю. Мне сказали. Это буква ламедх, а это — садхе. Древнееврейский.
— Садхе ламедх?
— Нет. Справа налево. Ламедх садхе. Произносятся, как звуки «л» и «ц». Если бы была огласовка, то можно прочитать, как «луц», «лоц», «лец», «ляц», «лиц» — что-то вроде этого. Если бы между двумя буквами были другие, то все могло бы звучать, как л-л-л… ну, догадайтесь!
— Лейбо… Не может быть!
— Может! Брат Френсис не додумался до этого. Постарался кто-то другой. Брат Френсис не придал значения ни мешковине, ни веревке висельника; сообразил кто-то из его дружков. Итак, что происходит? К ночи весь монастырь будет гудеть о том, что Френсис встретил самого Блаженного и тот сопроводил нашего дурачка туда, где валялась вся эта дребедень, и сказал: «Вот твое призвание».
Чероки озадаченно нахмурился.
— Брат Френсис так сказал?
— Нет!!! — заревел Аркос. — Вы что, оглохли? Френсис такого не говорил. Пусть бы только попробовал, я бы негодяя… Но он рассказывает об этом с невероятным простодушием, я бы даже сказал — с тупостью, а выводы делают другие. Я с ним еще не беседовал; послал ректора Меморабилии расспросить его.
— Мне кажется, будет лучше, если я сам поговорю с братом Френсисом, пробормотал Чероки.
— Да уж! Когда вы вошли сюда, я, по правде говоря, собирался вас живьем зажарить. За то, что вы отослали мальчишку сюда, я имею в виду. Разреши вы ему остаться в пустыне, не заварилась бы вся эта каша. Но, с другой стороны, останься он там, невозможно себе представить, что бы еще откопал этот парень в подвале. Так что вы все же правильно сделали, прислав его обратно.
Чероки, отправивший Френсиса в монастырь совершенно по другим соображениям, предпочел промолчать.
— Поговорите с ним, — проворчал настоятель, — и пришлите потом ко мне.
В понедельник, ярким солнечным утром, брат Френсис робко постучался в кабинет настоятеля. Послушник славно выспался на жесткой соломенной подстилке в старой, привычной келье, да плюс к тому съел менее привычный завтрак. Невозможно было восстановить истощенную плоть и освежить одуревшие от солнца мозги, но эти весьма относительные роскошества, по крайней мере, достаточно прояснили его голову, чтобы Френсис сообразил: у него есть основание бояться. Он так тихо постучал, что на его стук в дверь ответа не последовало. Френсис и сам-то своего стука не услышал. Подождав несколько минут, он собрал остатки мужества и постучал снова.
— Господин настоятель вызывал меня? — прошептал послушник.
Настоятель Аркос поджал губы и медленно наклонил голову.
— М-м-да, господин настоятель посылал за тобой. Войди и закрой дверь.
Брат Френсис затворил дверь и весь дрожа встал в середине комнаты. Настоятель вертел в руках те штучки с проволочками из старого ящика для инструментов.
— Или уместнее было бы, — сказал аббат Аркос, — чтобы ты посылал за преподобным отцом настоятелем? Ты ведь у нас теперь такой знаменитый — еще бы, само провидение избрало тебя, а? — Он ласково улыбнулся.
— А? — вопросительно хихикнул Френсис. — О нет, мой господин.
— Ну-ну, не спорь. За одну ночь ты достиг вершины славы. Провидение посчитало тебя достойным обнаружить этот… — настоятель широко обвел рукой реликвии, лежавшие на столе. — Это барахло; если я не ошибаюсь, прежний владелец называл это именно так?
Послушник только беспомощно пыхтел и силился изобразить улыбку.
— Тебе семнадцать лет, и ты, очевидно, идиот, так?
— Истинная правда, господин настоятель.
— Какое можешь ты представить оправдание тому, что вообразил, будто призван служить религии?
— Никакого, мой господин.
— Ах так! Значит, ты не чувствуешь призвания служить Ордену?
— О… Я чувствую… — задохнулся послушник.
— Но у тебя есть оправдание?
— Нет.
— Ты, маленький кретин, я хочу от тебя объяснений. Так как объяснений нет, я считаю, что с этого момента ты должен отрицать и свою встречу в пустыне с кем бы то ни было, и находку этого… этого старого ящика с барахлом, и все остальное, что я слышал от других монахов. Это всего лишь больное воображение!
— О нет, дом Аркос!
— Что — нет?
— Я не могу отрицать то, что видел собственными глазами, преподобный отче.
— Хм. Значит, ты встретил ангела. А может, это был святой? Или не святой? И он показал тебе, где искать?
— Я вовсе не говорил, что он…
— И вот из-за него ты вообразил, будто получил истинное призвание? Этот… это… — могу я назвать его «существо»? — сказал тебе: «обретешь голос», пометил камень своими инициалами, велел тебе поискать там, и ты откопал эту рухлядь. Так?
— Да, дом Аркос.
— И как ты оцениваешь твое мерзкое тщеславие?
— Ему нет прощения, господин учитель.
— Ты возомнил о себе настолько, что даже свое непомерное тщеславие считаешь непростительным! — заревел настоятель.
— Мой господин, я всего лишь червь.
— Хорошо. Отрицай только встречу с паломником. Ты же знаешь, никто больше не видел эту личность. Насколько я понял, он шел по дороге, ведущей сюда. И даже сказал, что, может быть, остановится в монастыре. И спрашивал про монастырь. Все так? Но тогда куда же он исчез, если и в самом деле существовал? Такой человек здесь не проходил. Врат, дежуривший на дозорной башне, не видел его. А? Ты признаешь, что просто выдумал его?
— Если бы не та отметина на камне, которую он… Тогда, может быть, я и…
Настоятель закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— Надпись действительно есть, хоть и едва различимая, — признался он. Может, ты сам ее сделал?
— Нет, мой господин.
— Ты признаешь, что выдумал старика?
— Нет, мой господин.
— Хорошо же, ты хоть понимаешь, что с тобой будет дальше?
— Да, преподобный отче.
— Тогда приготовься.
Дрожащими руками послушник подобрал полы туники, обернул их вокруг пояса и наклонился над столом. Настоятель достал из ящика толстую указку из орехового дерева, взвесил ее на ладони и резко ударил Френсиса по ягодицам.
— Благодарение Господу! — послушно отозвался Френсис, слегка задохнувшись.
— Ты передумал, мой мальчик?
— Преподобный отче, я не могу отрицать…
Бац!
— Благодарение Господу!
Бац!
— Благодарение Господу!
Десять раз была повторена эта простая, но мучительная литания; брат Френсис взвизгивал свою благодарность Господу за каждый обжигающий урок добродетельного смирения, что от него и требовалось. После десятого удара настоятель остановился. Послушник слегка раскачивался, стоя на цыпочках. Из-под сжатых век выкатилась слеза.
