Святослав Логинов - Яблочко от яблоньки
Ночью ему снились яблочные беньеты, миротон и фруктовые тортелеты, которые суть маленькие торты, подаваемые вместо десерта и в качестве сахарного антреме.
Утром он обнаружил, что щит в пустом доте разбит в щепу и все ради двух ничтожных ренеток, обнаруженных в законном месте неподалеку от яблонь.
Преступниц Ефим изрезал и испек с ними шарлотку. Два десятка отобранных в подвале ренетов Ефим пустил на рисовую запеканку с яблоками и острый соус из поджаренной муки, моркови и красного перца. Плита в доте не выключалась ни на минуту, над конфорками сохли длинные вязки изрезанных кружочками яблок.
Ефима мучили изжога и понос, но он продолжал изощренно уничтожать яблоки. Никто ему не мешал, в хранилище царили тишина и порядок. Ждущая, живая, могильная тишина. И порядок.
Ефим понимал, что если еще не сошел с ума, то сойдет в самое ближайшее время, если не остановит странные блуждания яблок. Помощи в этом деле ждать было неоткуда. Не идти же в деревню, где опять скажут не на том языке, а в лучшем случае сообщат «як краще зберiгати яблука». Бросить все и бежать в город, как сделал его предшественник, он тоже не может. Надо разбираться самому, а на это не хватает сил.
Ночь Ефим с топором в руках провел в пустом доте. Ждал. Никого не было, ничто не шелохнулось в темноте, не потревожило чуткого ожидания. Вот только стекло в жилом могильнике оказалось выдавлено, да под яблонями виднелись багряные пятна яблок.
Ефим вернул их на место — рдеющее уэлси и многосемечковый мэк-интош, выведенный в Канаде, но районированный почему-то в Ставрополе. Теперь надо придумать, что с ними делать. А что можно сделать? Кончается мука, кончился сахар, болит живот.
Тошнит от яблок.
Вот они — истинные виновники, покорные, сладкие, душистые. Подходи и делай с ними что угодно, они согласны. Нездешне красивые, безучастные ко всему. Затаившиеся. Что им надо? Кто они такие? Род Malus, откуда он взялся на нашу голову? Палеоботаники ничего не говорят об этом, словно не было никакого Malus'а в древние времена, будто появился он на свете вместе с людьми, кинут мстительным богом вслед изгнанному из рая Адаму. И с тех пор никакое волшебство — злое ли, доброе — не может обойтись без этого плода. Таинственный Аваллон — Яблочный остров — владения феи Морганы; наливное яблочко бабы-Яги, с помощью которого она наблюдает мир; отравленное яблоко пушкинской царицы; волшебные молодильные яблоки и хитроумный фрукт, от которого у дегустатора вырастают развесистые рога. Золотые яблоки — неодолимый искус для царственного вора и приманка на жар-птицу. Ради яблок обманут Атлант, яблоком обманута Кидиппа. Из-за яблок скандинавские боги-асы убивали великанов-етунов. И самое главное, самое знаменитое среди зловещих плодов познания зла — яблоко раздора, несущее беды всем, кто его коснется. Яблоко — враг, проклятие рода человеческого. Недаром солдаты всех времен мишень называли яблочком. Они знали, куда надо стрелять.
А он, глупый, грешил на одичавших, забывших человеческую речь старух, обидел тронутого умом Захарыча, даже мертвых немцев подозревал в замогильном коварстве. Да самый их дух выветрился отсюда, надежно заглушен яблочной вонью.
Фигура в каске и с крестом возникла у двери. Черный автоматный зрачок уставился в живот Ефиму.
— Ты честное привидение, — сказал Ефим. — Тебе, должно быть, тоже невмоготу среди яблок.
— Йа, — гортанно произнес немец. — Wo chemmo ye bu minbai.
— Спасибо, друг, — с благодарностью произнес Ефим.
Он спустился в рокадную галерею, в самый ад, остановился среди ящиков и коробок.
Штрифеля вздымались над его головой, кучилась антоновка, бугрились кальвили, громоздились штрейфлинги. Плотоядно алел румянец, подкожные точки миллионом фасеточных глаз уставились на него.
Невыносимо пахло яблоками.
Ефим взял из ящика огромный царственный штрифель, пересиливая отвращение, откусил кусок. Следы зубов четко отпечатались в желтоватом мясе.
— Ну что? — спросил Ефим. — Тебе безразлично, когда тебя едят? А мне — нет.
Яблоко невозмутимо смотрело на него. Укус на румяном боку казался нелепо разинутым ртом с ярко накрашенными губами.
— Я знаю, что делать, — сказал Ефим. — Я сегодня же пойду и срублю эти ваши деревья. Все равно они никому не нужны. Я выкорчую все до последнего корешка, землю выжгу...
Яблоко дернулось в руке. Вмятины зубов на укусе с сочным чмоканьем клацнули у самых глаз.
С нечленораздельным воплем Ефим отшвырнул яблоко, прыгнул в сторону, задел плечом стопку ящиков. Сверху, ударяя по плечам и голове, посыпались яблоки. Ефим отпрянул в сторону и едва не угодил под рушащуюся башню списанной тары. Яблоки хлынули под ноги.
Ефим бежал, прыгал, уворачивался, а навстречу из боковых коридоров, казарм, артиллерийских погребов, лазарета выкатывались яблочные валы. Круглые, продолговатые, гладкие, ребристые яблоки падали отовсюду, грозя засыпать его с головой. Это было бессмысленное тупое нашествие, если бы в их движении оказалось хоть немного разума, Ефим не сделал бы и десяти шагов. Но даже сейчас взбесившимся яблокам не было до него дела. Они катились в разные стороны, рассыпаясь и перемешиваясь, сталкиваясь друг с другом, а Ефим бежал, давно потеряв цель и смысл бегства. Так, попав в слишком сильный прибой, избитый волнами пловец еще борется, рвется куда-то и остатками угасающего сознания видит злую волю в том явлении, что равнодушно топит его.
Впереди забрезжил тусклый свет, Ефим ворвался в пустой левофланговый дот, захлопнул дверь, вцепился в ручку, ожидая рывка. Вместо этого на дверь обрушился тяжелый удар. Покрытая заклепками сталь прогнулась, но выдержала.
Наступила тишина.
Ефим спешно собирал разбросанные по помещению доски, стараясь соорудить из них хоть какое-то препятствие. Потом остановился, пораженный простой мыслью.
А ведь он в ловушке. Там, за дверью, потерна до потолка забита ждущими яблоками, а другого выхода отсюда нет. Он не яблоко, ему не протиснуться в узкую амбразуру, а они, если захотят, могут обойти его и взять дот в лоб. Яблокам это не сложно.
Горбылина выпала из рук Ефима. Он понял, что никто не будет его убивать. Он не нужен. Не вредит — и ладно. Это было страшнее всего.
Ефим вскочил, подбежал к амбразуре, приник к холодному металлу. Нет, не пролезть. Почему-то даже сейчас он не мог заставить себя крикнуть: «Спасите!». Стыдно было, что ли? Да и кто услышит его здесь? Даже если и появятся на дороге ковыляющие бабульки, взывать к ним бесполезно, они побредут дальше, пробормотав на прощание: «Non capisco» — или, например: «Jo no comprendo».
