Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города
— Разве это панцирь? Дрянь, а не панцирь, — громко, на весь торг, обругал товар рыцарь. Видно было — нарушил пост, пренебрёг, и теперь хмель взял его в полон.
— Доблестный рыцарь, верно, не разглядел, — с достоинством ответил оружейник. — Это панцирь Сур-Альской работы времён Второго Похода, трофей барона Лоо-Ги. Барон проиграл его в карты известному игроку Боо-Ксе, а тот отдал его мне в обмен на двуручный меч, откованный для графа Куум, внезапно скончавшегося в прошлом году и потому не выкупившего полный набор оружия, который он заказал в ожидании Призыва.
Луу восхитился ответом оружейника: тот сумел перечислить величайших бойцов Белоземья таким образом, что вышло — все они за оружием обращались только к нему.
— А мне плевать, чей он трофей и кто его проиграл! Если я говорю дрянь, значит — дрянь!
— Доблестный рыцарь слышал историю о мудреце Лии-Се, которому захотелось отведать винограда? — невозмутимо продолжил оружейник.
— Что? Ты, наглец, хочешь сказать, что я не могу купить этот паршивый панцирь?
— Помилуйте, доблестный рыцарь, как я смею? Я просто вспомнил…
— Хорошо. Сколько ты за него хочешь?
— Панцирь стоить десять золотых марок.
— Я возьму его. Для своего оруженосца. Но прежде испытаю.
— Как будет угодно доблестному рыцарю.
— Ты говорил, он — Сур-Альской работы?
— Подлинной Сур-Альской, доблестный рыцарь.
— Тогда он должен выдержать выстрел.
— Выдержит, доблестный рыцарь.
— Вот это-то я и проверю. — Рыцарь подозвал слугу. Тот подбежал, держа наготове ящичек красного дерева. Рыцарь раскрыл его и достал шестиствольный револьвер. Да, похоже, рыцарь богат… — Если панцирь выдержит, я его куплю.
— Панцирь выдержит. — Оружейник немного побледнел, но от своего не отступался. Да и куда отступать? — Прикажете поставить панцирь у стены?
— Прикажу. Только, милейший, ты его не неси, не надо. Сам надень и встань, так оно лучше будет.
Теперь оружейник побледнел не на шутку.
— Доблестный рыцарь хочет, чтобы я надел панцирь?
— Доблестный рыцарь хочет настоящей проверки.
Зеваки стали подтягиваться поближе.
Оружейник оглянулся по сторонам в надежде, что кто-нибудь отговорит рыцаря. Нет, других рыцарей поблизости не оказалось.
— Тут ведь такое дело… Пуля, она дура, вдруг мимо панциря пролетит да в голову попадёт? Или в ногу?
— Не пролетит. Поторапливайся, скоро полдень!
Оружейник в надежде посмотрел на небо: в полдень торг прекращался, рыцари должны были участвовать в свадебной процессии. Оттого-то они и ушли, один этот злыдень и остался.
Но солнцу до полудня — ещё локтя два.
Он неохотно начал облачаться.
— Давай, давай, — подгоняли зеваки, боясь лишиться зрелища. — Дал слово, так держи!
Оружейник надел шлем, не доверяя меткости рыцаря, начал прилаживать поножи — всё медленно, еле-еле. А быстрее солнца-то.
— Я же сказал — мои пули мимо не летают, — остановил его рыцарь. — Иди!
Оружейник пошёл к амбару. Стена его, глухая, толстая, была испещрена следами прежних выстрелов — здесь веками испытывали Гремучее Оружие. Сейчас оно было не в чести — мута нужно нашпиговать пулями, прежде чем он падёт, вурдалак — тот вообще от пуль только свирепеет, и чудища. Навь — та сама плюётся пулями, что держись… На людей оно только и хорошо, но сейчас люди меж собой не воюют.
Оружейник прислонился к стене.
— Я готов. — Из-под забрала голос его звучал робко. Надеется, что рыцарь пошутил? Постращал и будет? Нет, дерзить знатному человеку никому не след, пусть ты даже оружейник-разоружейник!
Рыцарь поднял револьвер, прицелился.
Бам! Бам-бам! Он выстрелил все шесть раз.
Дым закрыл от Луу-Кина оружейника. Жив, нет?
Рыцарь стоял в сизом облачке, и видно было — доволен. Проучил невежу.
Ветерок медленно разгонял завесу.
Оружейник лежал навзничь.
— Сур-Альский панцирь, как же! — крикнул кто-то из зевак.
Вдруг оружейник зашевелился и начал подниматься — сначала сел, потом встал на колени, потом — во весь рост. Стоял он нетвёрдо, качался, но голос, как ни странно, окреп.
— Доблестный рыцарь может убедиться — панцирь выдержал испытание.
— Покупай, раз обещался. — Теперь зеваки голосили за оружейника.
Рыцарь неохотно протянул револьвер слуге, взамен тот дал ему кошель.
— Ты только сначала поправь панцирь-то. Вмятины убери, отполируй наново… — Дальше разговор пошёл для других неинтересный, и зеваки отхлынули.
— Ну, натерпелся парень страху. Штаны-то, штаны…
— Зато вещь продал!
— А я слышал, есть ловкачи, что вместо себя мута подставляют. Муту разве что прямо в лоб угодишь, тогда только свалишь. И то не сразу.
— Да за десять золотых марок ты и голым под пулю встанешь!
Старшина протрубил в рожок. Всё, кончился торг. Теперь бегом-бегом, прибраться да на свадебку. Хоть со стороны посмотреть.
Все поспешили к гостинцу. Луу поотстал, лезть в толпу не хотелось. Не медяки ж ловить? Задавят, затолкают. И прытким пальчикам в такой толпе раздолье. Нет, ему туда ни к чему.
Луу отошёл подальше, но на высокое место. Отсюда и увидит.
Остальные торговцы тоже искали местечко поспокойнее. Да разве найдёшь! Лучшие места отведены лучшим людям, а прочие давно с утра заняли бездельники, кому других дел не досталось.
А поглядеть было на что: одних рыцарей собралось человек сто, чего о других говорить! Он шарил взглядом, пытаясь отыскать спутника. Нет, не видно.
Солнце наконец забралось на самый верх. Пора бы и начинать, но трубы молчали, Золотые Ворота оставались закрытыми. Непорядок.
— Учитель просит подняться к нему на башню!
Опять зелатор подкрался, и опять он его не услышал.
— Веди, Юниус, — сказал он юноше.
Башня Бец-Ал-Ела была, пожалуй, самая высокая в Замке, и пока они поднимались, сердце у Луу успело настучаться вдосталь.
— Учитель велел ждать его здесь.
— А сам?
— А сам он, разумеется, в свите баронессы.
— Он придёт по окончании торжеств?
— Торжеств?
— Ну, свадьбы.
— Никакой свадьбы не будет. — Юниус смотрел на торговца с видом превосходства знающего над невеждой.
— Не будет?
— Принцесса Ки-Ева скончалась этой ночью.
— Скончалась? — Луу вспомнил, что Большой Сол говорил о принцессе. — Она болела?
— Её убил вампир.
4
Петух, обыкновенный деревенский петух, кричал раз от раза громче и громче. Но никто не откликался. Окрест один-одинёшенек, вот и надрывается: вдруг кто мимо летит, отзовётся?
Отзываются обыкновенно лисы, но петуху, видно, было уж всё равно: чем одиночество, лучше лиса.
Фомин приоткрыл глаза. Никакого петуха. Никакого кукареканья, просто пришло время вставать, а он ещё сызмальства внутренние часы сопрягал с природой — петухом, громом, дождём. Не он один — все, кто родился на Марсе, любили окружать себя собаками, водопадами, вьюгами, пусть только воображаемыми. Всё веселее машинных стонов.
