Ариадна Громова - По следам неведомого
Милфорд на эти красоты смотрел с интересом, но все время отпускал довольно злые шутки. Он вообще так свирепо нападал на религию — особенно на ламаизм, — что я даже подумал: нет ли у него каких-нибудь личных счетов со служителями культа на Востоке или на Западе. Для него, например, святость храма, в который мы собирались проникнуть, просто не играла роли. Или даже усиливала азарт. Опять повторяю — это вовсе не от бесцеремонности: Милфорд, наоборот, относился с определенным уважением к местному населению, к его обычаям и приходил в ярость только тогда, когда сталкивался с религиозными предрассудками. Я думаю, что и его безжалостное отношение к страхам Анга отчасти объяснялось той же ненавистью к культам и к религиозным суевериям.
Но, конечно, и в Катманду Милфорд думал только о своих новых планах. Из-за этой его одержимости от нас отстали еще в Дарджилинге наши постоянные спутники Массимо Торе и Петер Кауфман. Милфорд стал невнимательным, резким; видно было, что все, кроме Анга и меня, его стесняют. Никто ведь не знал, в чем дело, — мы о талисмане, разумеется, никому не рассказывали, — и некоторые считали, что Милфорд не вполне здоров. И здесь, в Непале, мы поневоле как-то держались особняком. Но, как я уже говорил, Милфорд тут был спокойней, много рассказывал о здешних местах, так что мне его общества вполне хватало.
Ранним утром 10 мая наша экспедиция, наконец, двинулась в горы, к группе Эвереста, на северо-восток от Катманду. Поход предстоял довольно тяжелый и небезопасный, но надо ли объяснять, как сильно интересовал он всех участников. Даже Милфорд и Анг, казалось, забыли о своих тайных думах и разделили общее радостное возбуждение.
Мы шли по узким улицам Катманду, провожаемые любопытными взглядами местных жителей. Нас сопровождали новые друзья — непальские писатели и журналисты. Один из них оказался рядом со мной и Милфордом. Милфорд убедился, что непалец свободно владеет английским языком, и немедленно начал его расспрашивать о местных легендах, стараясь навести разговор на легенду Анга. Но наш спутник, по-видимому, ничего не слыхало храме, где гибнут люди, и о мести Сынов Неба. Он рассказал нам, немало интересных легенд, в том числе и легенду о самой долине Катманду. Раньше тут, оказывается, было глубокое озеро, и в нем жили страшные змеи — «нага» (я сейчас же вспомнил сказку Киплинга о храбром мангусте Рикки-Тикки и о змеях Наге и Нагайне). Посреди этого озера вдруг расцвел лотос. И тогда святой старец Нагарджуна предсказал, что здесь будет храм. Он пробил ущелье в горах на юге, и туда хлынули воды озера, унося с собой змей.
— Возможно, это было сильное землетрясение, и вода ушла из озера в пролом, появившийся в горах, — предположил журналист.
— Да-да, — несколько рассеянно отозвался Милфорд. — В Непале ведь часто бывают землетрясения?
— Часто! — сказал непалец. — В 1950 году двадцать дней были такие, сильные толчки, что колебались вершины высочайших гор. Это было страшное землетрясение! Обвалы, наводнения… Погибло много людей.
— Да-да! Гималаи — молодые горы, — подтвердил Милфорд. Они еще не успокоились и даже расти не перестали. Может случиться, что многие вершины поднимутся еще выше или изменят форму…
Кажется, и я и непалец слушали с одинаковым интересом. Я тогда, во всяком случае, впервые услышал то, о чем рассказывал Милфорд. А он говорил охотно, как прежде, будто забыв о своих тревогах.
— Молодые горы… господи, до чего все относительно! Да, всего 25–30 миллионов лет назад… всего только! на месте Гималаев плескались теплые волны великого моря Тетис. Представляете себе, что это было за море? Оно тянулось от Атлантики к Тихому океану через всю теперешнюю Европу и Азию и разделяло два материка — Гондвану и Лавразию. Красивые имена, правда?
— Я что-то не вполне улавливаю, кто их придумал, — заметил я, — мастодонты, что ли?
— Будем надеяться, что не мастодонты. Это внесло бы чересчур большую путаницу в понятие прогресса, — отшутился Милфорд. — Итак, леди и джентльмены, — море Тетис спокойно существовало десятки миллионов лет и, вероятно, не помышляло о гибели. Но Земля в то время еще не успокоилась — да и кто ее знает, когда она успокоится! Она оглядела все кругом, и море Тетис ей почему-то не понравилось. Как я понимаю, ей показалось, что в этом месте красивей будут горы. Дело, конечно, нелегкое: на месте моря — и вдруг горы!
Но у Земли был свой расчет. Это первобытное море по своему недомыслию откладывало да откладывало на дне всякие осадочные породы. Да и то сказать — куда же их было деть? Вот Земля и принялась за эти осадочные породы. Сначала она подперла их снизу плечом. Но этого было мало. Правда, на поверхность уже вылезли хребты Кайлас и Ньенчен-Тангла — те самые, что теперь торчат в Тибете. Но все это были детские игрушки по сравнению с дальнейшим…
Мы проходили по площади перед королевским дворцом — трехэтажным каменным зданием в европейском стиле. Перед ним трепетал на свежем ветерке государственный флаг Непала — два красные с синей каймой зубца с изображением Солнца и Луны. Солнце в короне из лучей и Луна, утонувшая подбородком в опрокинутом полумесяце, имели человеческие лица с очень странным, не то удивленным, не то недовольным выражением. Мы свернули в узкую улицу, прошли мимо кинотеатра и почтовой конторы, мимо здания американской миссии. Английское и индийское посольства находились где-то неподалеку.
— А вот этого я еще не видел! Что это? — заинтересовался Милфорд, прерывая свой рассказ.
У небольшой деревянной пагоды возвышалась массивная каменная стена. На ней был высечен громадный — в пять человеческих ростов примерно — барельеф, ярко раскрашенный в желтый, красный и черный цвета. Он изображал какое-то четырехрукое чудище.
— Это пагода Кот, — охотно объяснил непалец. — На стене изображено божество Кала Бхайбар.
— Так, так! — сказал Милфорд, с удовольствием глядя на чудовище. — Это напоминает об Индии. Все-таки, Алек, тибетское влияние меня почему-то раздражает. Может, потому, что я к Индии привык. Все эти грязные и жадные ламы… ну, да бог с ними!
Шедшие впереди проводники остановились — узкую улочку перегородила корова. Она стояла поперек мостовой, лениво помахивая хвостом. Обойти ее было трудно.
— Вот вам еще кое-что, напоминающее об Индии, — сказал я.
В Катманду коров много и, по-моему, они здорово мешают местному населению. Животное это считается, как и в Индии, священным; брахманист сочтет большим грехом ударить или хотя бы просто отогнать корову, даже если она пожирает его фрукты и овощи на базаре или перегораживает дорогу. Да и вообще тут как-то особенно любят животных, устраивают для них специальные праздники. Есть, например, праздник собак — в этот день всех псов в городах и селениях украшают цветами и вкусно кормят… Мне эти обычаи казались хоть и странными, но симпатичными, а Милфорд считал, что индийцы, непальцы и даже тибетцы в этом отношении стоят гораздо выше европейцев, которые мучают животных, не понимая всей мерзости этого. Но с коровой Милфорд обошелся по-европейски бесцеремонно — схватил за рога и оттащил в сторонм. Проводники, испуганно поглядывая на него и на корову, поспешно миновали это узкое место. За ними двинулись остальные.
