Михаил Ахманов - Зов из бездны
– Для нас очевидно, что нет. Мы меняемся, мы стали более цивилизованными и толерантными, мы изжили отвратительные пороки прошлого, мы не такие, как наши пращуры… Но это земная точка зрения. Существа иного мира могут воспринимать нас в историческом масштабе — тем более что он не так велик, всего лишь пять тысячелетий. И почти все это время земляне уничтожали друг друга.
Пилар задумалась, и похоже, мысли ее были грустными. Вероятно, она впервые ощутила тяжкий груз минувшего — то, что любой человек отторгает инстинктивно, не соотносит с собственным существованием, ибо жизнь, при всей ее краткости и быстротечности, слишком сложна, чтобы взваливать на плечи новую ношу. Такую, например, как ответственность за деяниями предков… Тем более что в прошлом ничего нельзя изменить, исправить и переделать. Ни на йоту, ни на волос! История не знает сослагательного наклонения.
– Не печальтесь, — сказал Сергеев. — Может быть, они вовсе не желают одарить нас, предостеречь или унизить. Иногда от них приходят не видения прошлого, а другие картины. Собственно, лишь один эпизод, который систематически повторяется. Доктор Хайнс уверен, что это семантический ключ к передачам, важнейший момент в понимании их смысла и цели. Догадаться бы только, как этим ключом пользоваться!
Девушка оживилась:
– И что это такое, Алекс?
– Граф. — Заметив недоумение, мелькнувшее в ее глазах, Сергеев пояснил: — Граф — это топологическая структура, похожая в данном случае на дерево. Ствол, который разделяется на ветви, потом на более мелкие веточки и так далее. Объект, давно известный нашим математикам. С его помощью нам что-то хотят пояснить. Но что?
– Что? — повторила Пилар, округлив глаза.
– Этим я и занимаюсь, — со вздохом произнес Сергеев. — Я тоже математик и ищу смысл этой картинки под мудрым руководством доктора Хайнса. У нас уже есть тридцать три гипотезы, но ситуация ясней не стала. — Он снова вздохнул. — Может быть, теперь, когда появились вы и ваш тереянец… Желаете присоединиться к нашим трудам, милая Пилар? Поискать черную кошку в темной комнате?
Она лукаво прищурилась:
– Зовете в свою команду? Надолго ли?
– Хоть на всю жизнь, — сказал Сергеев и поднялся. — Ну, почтенная мтани, двинемся в музей? Мы ведь собирались взглянуть на флаг и башмаки… Будет что рассказать Пикколо.
* * *Море было ослепительно-синим, безбрежным и совершенно пустым. Эта пустота больше всего поражала Сергеева. Он вырос в Феодосии и вместе с другими мальчишками часто бегал в порт, чтобы полюбоваться на парусники и паромы, ходившие в Одессу, Стамбул, Палермо, Марсель и тысячу других мест. Паромы на воздушной подушке были грузовыми судами, а парусные корабли предназначались для туристов, которые никуда не спешат и желают странствовать в Черном и Средиземном морях две недели, а то и целый месяц. Отец Сергеева был капитаном трехмачтового клипера «Крым» и не отказывал сыну в удовольствии поплавать под парусами, так что морские виды были Сергееву привычны. Но этот… Такого он не видел никогда. Чудилось, что море вымерло, — конечно, если не считать чаек и дельфинов.
Кораблик, на котором плыл идент[12], был крохотным и явно музейного вида. Мачта с квадратным полотняным парусом, резное украшение над бушпритом, палубный настил на носу и корме, а в середине — скамьи для гребцов, сложенные по бортам весла и всевозможный груз: корзины с финиками и изюмом, чем-то набитые мешки, большие глиняные амфоры. Эти сосуды приковали взгляд Сергеева — то было явное свидетельство времен, в которых он очутился. Не будучи историком, он все же понимал, что в этих амфорах могли перевозить вино или масло, а их архаический вид — признак эпохи, когда в море пускались лишь торговцы, падкие до наживы. Еще, разумеется, пираты и прочие грабители, вроде ахейцев, сокрушивших Трою. Возможно, он очутился на ахейском, критском или финикийском судне.
Экипаж, по мнению Сергеева, больше походил на финикийцев. Эллины представлялись ему по статуям Геракла и Аполлона — красивые рослые молодцы с идеальным телосложением и без бород. Но люди на этом корабле были хоть мускулистыми, но невысокими; тела и лица смуглые, носы, будто клюв у коршуна, полные губы, патлы темных волос спускаются до плеч, бороды, точно веники. Одежды никакой, кроме изодранных юбок, едва прикрывающих бедра. У многих — шрамы, весьма разнообразные на вид: широкие рубцы от меча и секиры, поменьше — от копья или впившейся в тело стрелы. Двое — у кормового весла, шестеро — на мешках у мачты, а остальные, видимо гребцы, спят под носовым настилом.
Пираты?.. Нет, не похоже, решил Сергеев; суденышко не очень быстроходное, весел — восемь по каждому борту, и груза полно. Скорее купцы, везут вино, а на закуску — изюм да финики. А эти дары земные, особенно пальма, произрастали когда-то в теплых краях, даже в очень теплых — не в Греции и Италии, а в Палестине и Египте. Значит, море — Средиземное, а берег, что виднеется справа — та же Палестина или Малая Азия.
Это бесспорно. Где еще в античную эпоху могли бы плавать такие корабли и с таким грузом?.. Только в Восточном Средиземье. Как-никак колыбель цивилизации!
Впрочем, Сергеев знал, что скоро убедится в этом со всей определенностью. Слияние с идентом шло в хорошем темпе, и к первым визуальным ощущениям подключались другие чувства; он заметил, что его лицо овевает свежий ветерок, что доски палубы так нагреты солнцем, что едва не обжигают, что пахнет морем, солью, смоленым деревом и сладким ароматом сушеных плодов. Судно плавно покачивалось, и горизонт то поднимался, то опускался; волны плескали о борт, поскрипывала обшивка, гудел, налегая на парус, ветер, а из-под носового настила доносился мощный храп гребцов. Мореходы, сидевшие у мачты на мешках, толковали о чем-то, пересмеивались, и постепенно до Сергеева стал доходить смысл их болтовни. Странно, но ему казалось, что язык моряков для него не родной, и речи их приходится будто бы переводить. На интерлинг[13]? Или на русский, или новогреческий, знакомые с детства?
Нет, внезапно понял он, на язык идента, на благозвучное наречие Та-Кем, на котором говорят в долине Хапи. Вместе с осознанием этого память и разум Сергеева словно померкли, не исчезли совсем, но как бы отодвинулись до срока в некий дальний уголок. Он / я был теперь Ун-Амуном, привратником храмовых врат, посланцем Херихора, верховного жреца и правителя Фив. Он / я плыл в город Библ на побережье Великой Зелени[14], плыл за драгоценным кедром, ибо барка великого бога Амона совсем обветшала, а деревья, что росли в Та-Кем, не годились для новой ладьи. Только кедр, прочный благовонный кедр, дерево аш, древо богов и фараонов! Херихор повелел, Ун-Амун повиновался… Хотя путь опасен и далек, а сынов Та-Кем нынче в Библе не жалуют. Ни в Библе, ни в Тире, ни в Сидоне, ни в других городах ханебу…[15] Ослабела держава! Оскудела воинской силой, а также серебром и золотом! Одна надежда на богов, на великого Амона, а чтобы он не гневался, нужно…
