Александр Лаптев - И тогда я сказал - согласен !
-- Но ведь вы сказали, что вы нашли там общество изобилия и красоты! - снова крикнул кто-то из зала.
-- Устрашающей красоты, -- поправил я машинально. -- Хотя дело вовсе не в этом.
-- А в чем?
-- Дело в духе... незримо витающем над всем.
Я подождал очередного вопроса, но его не последовало, а у меня вдруг кончились слова -- слишком живо предстали передо мной картины прошлого, то есть, будущего, будь оно проклято!.. Опустив голову, я стоял без движения. Мне вдруг подумалось, что ничего и никому я не смогу доказать, потому... потому что чужой опыт ничему не учит. Учит лишь свой собственный опыт, пережитый самым непосредственным образом. Да и то не всегда и не всех.
-- Вы закончили? -- донеслось от председательского стола.
Я поднял голову.
-- Нет, я не закончил. Я, собственно, только начал.
-- Я бы попросил по возможности сократить свою речь, -- сказал председатель, покашливая в кулак.
Я снова поглядел в зал и увидел, что эти люди ждут от меня некоего откровения. Как бы ни были фантастичны мои слова, люди пытались найти в них нечто... Человек всегда и во всем ищет нечто такое, чему нет названия и чего он сам не до конца понимает. Но сделав очередное открытие, говорит себе: "Нет, однако, я чего-то не то открыл! Надо бы поискать еще." -- И ищет дальше.
-- В общем так, -- произнес я, -- главное: я хотел бы еще раз повторить при всех, что я не убивал этих двоих. Они -- не люди, это специальная органическая масса, имитирующая человеческое тело. Мне ее подбросили специально.
-- Зачем?
-- Чтобы я попал в безвыходное положение и согласился на их условия.
-- Чьи?
-- Я про это уже говорил. Меня хотят заставить вернуться в двадцать пятый век, чтобы я продолжил службу в тамошней полиции.
-- Не могут без вас обойтись?
-- Почему же, могут. Но им проще уговорить меня, чем искать другого кандидата. Меня не нужно учить, к тому же, я был хорошим полицейским. Мной были довольны.
-- С хорошими полицейскими так не поступают! -- заметил кто-то.
-- В двадцать пятом веке так могут поступить с кем угодно! -- утвердил я. -- Если бы вы хоть ненадолго перенеслись на четыреста лет вперед (О! Как бы я этого хотел!), то вы, вполне возможно, прокляли бы собственных детей!
Засверкали фотовспышки, застрекотали записывающие устройства - последние мои слова понравились чрезвычайно!
Я решил развить успех.
-- Конечно, меня можно обвинить в консерватизме, можно сказать, что я ретроград, что я отвергаю все новое -- все, чего не могу понять своим ограниченным умом. Но в таком случае следует вынести приговор всем нашим ценностям (я говорю о духовных ценностях), тогда следует сказать, что те моральные устои, которыми мы руководствовались несколько тысячелетий - неверны и ни к чему не ведут (если можно так легко от них отказаться и если под их сенью стало возможно все то, что стало возможно до сих пор), тогда следует сказать, что напрасно Иисус принял мученическую смерть -- его страдания ничего не окупили и никого не спасли! -- В этом месте ропот прошел по залу, но репортеры лишь усилили свою фиксирующую деятельность. -- В будущем двадцать пятом веке, -- витийствовал я, -- будут забыты заповеди Христа! Можно будет убивать и красть, обманывать и соблазнять, можно предавать и завидовать, предаваться унынию и бояться! Нельзя лишь одного -- быть слабым. Слабость - это величайший порок человека будущего, потому что сила будет признана как величайшее его достоинство.
-- Но ведь вы сказали, что вы, дескать, служили в двадцать пятом веке в полиции? Правильно?
-- Правильно.
-- Так чем же вы там занимались, если убивать, по-вашему, там можно, красть -- тоже, грабить, я так понимаю -- в той же мере...
-- Тут нет никакого противоречия, -- стал объяснять я. -- Когда я говорил о забвении христианских заповедей, то имел в виду забвение их внутри нас.
-- Как это?
-- Я говорил в том смысле, что человек будущего в душе не будет считать любое преступление преступлением, хотя и согласен будет понести за него наказание, если неопровержимо докажут его вину. Но в таком случае он будет раскаиваться лишь в том, что плохо замел следы; и окружающие будут осуждать его и смеяться над его неловкостью, но не над самим преступным действием.
-- Но разве это возможно?
-- Возможно. Это существует, и я это видел.
Воцарилось молчание, никто не решался заговорить, и я продолжил:
-- Там и полицейские точно такие. Они оттого и любят набирать блюстителей порядка из прошлого, потому что люди из прошлого -- ангелы по сравнению с ними. "Даже такие как я!" -- хотел добавить я, но не добавил.
-- Значит, в будущем человечество ожидает неминуемый крах? -- спросил молодой человек, обвешанный фотоаппаратами.
-- Почему вы так решили?
-- Но вы же сами сказали, что там нет никакой нравственности!
-- Сказал, ну и что?
-- Но как же? -- озадачился репортеришко. Глаза его сделались круглыми, а лицо приняло обиженный вид.
Я сжалился над ним, а также и над всеми остальными.
-- Да, я говорил и повторяю теперь, что общество будущего абсолютно безнравственно с нашей точки зрения. Но это вовсе не означает, что такому обществу уготован неминуемый крах. Напротив, я был свидетелем необычайной активности тамошнего населения, я видел самую неукротимую энергию и стремительное продвижение вперед! Хотя это и походило немного на активность дикого племени, у которого в один чудесный день исчезли разом все его многочисленные табу, а главный шаман отменил своих бесноватых идолов.
-- Но погодите, как вас понять? -- спросил уже другой репортер. -- Вы то ругаете будущее время, говорите, что там невозможно жить, а то вдруг заявляете о необычайном прогрессе и деловой активности!
-- Когда я говорил о невозможности там жить, то имел в виду исключительно себя. Но все те, кто родятся через четыре сотни лет и кто впитают с молоком матери тамошнюю мораль -- им напротив, жить в двадцать пятом веке будет исключительно легко, -- в каком-то смысле они будут гораздо свободнее нас, свободнее внутренне! -- раскрепощеннее, потому что, если задуматься глубоко, то единственное и самое реальное достижение так называемого прогресса -- это обретение человеком свободы, -- и это есть основная ценность нашей цивилизации.
-- Вы нас вконец запутали, -- пробормотал репортер и сел, потому что до сих пор он стоял на ногах.
-- Я и сам запутался, -- признался я. -- Но я еще раз повторяю, что выражаю исключительно свою точку зрения -- точку зрения человека двадцатого века со всеми его слабостями и недостатками.
-- Так вы считаете, что человек двадцатого века -- слаб и недостоин? - подал голос прокурор.
-- А вы считаете, что это венец природы? -- оборотился я к нему. -- Уж кому, как не вам знать настоящую цену нашего современника.
