Роберт Шекли - Машина Шехерезада - шесть историй
Толпы чужаков в вашем родном городе – явление достаточно неприятное. Но добавьте к нему то, что никакие записи о них не сохранялись, и вы получите поистине зловещую картину. Похоже, таков был тайный план пришельцев, о котором никто ничего не знал. Люди изо всех сил старались записать о чужаках хоть что-нибудь, дабы предупредить остальное человечество. Они строчили обширные заметки на вощеных табличках – а поутру находили таблички пустыми. Пробовали даже нанимать сторожей, чтобы те следили за табличками, но все без толку. Стоило сторожу отвернуться на миг – и записи тут же исчезали. Словосочетание «табула раза» приобрело зловещий смысл, выходящий за рамки его обычного, логически очерченного круга значений. Становилось все более и более очевидно, что чужаки, наводнившие Рим, прибывали из очень странных мест. Менее очевидно, но так же бесспорно было то, что они прибывали из очень странных времен и даже из других реальностей, о существовании которых, не случись такого вот поворота судьбы, жители Вечного города никогда бы не догадались. Римляне встали на защиту своей собственной реальности, бывшей когда-то для них единственной и ставшей теперь всего лишь одной из множества. Они разработали тщательную систему распознавания и захвата пришельцев, а всем армейским подразделениям выделили специальных мулов, чтобы препровождать подозрительных чужестранцев на сторожевые посты, где их могли допросить местные атанаторы. Специалисты по ксенофизиогномике, прекрасно подкованные в вопросах криоконсервации, атанаторы раз и навсегда определяли виновность или невиновность допрашиваемого.
Мартиндейл с Герном ничего об этом в ту пору не знали, да и позже не получили полного доступа к данной информации. Машина же Шехерезада, затаившаяся в подполье и ухмылявшаяся нехорошей ухмылкой, предвидела подобное осложнение, но щупальце о щупальце не ударила, чтобы его предотвратить.
Трясясь верхом на муле, окруженный римской солдатней, со связанными сыромятным ремнем руками – правда, связанными не так туго, чтобы нарушить кровообращение, – Мартиндейл улучил-таки момент, чтобы спросить у Герна:
– А куда девались остальные?
– Ты о ком?
– Ну, те люди, с которыми мы познакомились. Танцовщица. Полицейский. Лесобой.
– Лесоруб.
– Да, и еще ковбой. Где они?
Герн задумался на минуту, но так ничего и не придумал.
– Я не знаю, Мартиндейл, – сказал он. – А ты как думаешь?
Мартиндейл задумался на минуту – и, очевидно, более успешно, поскольку ответил:
– Похоже, мы их потеряли. Их не было поблизости, когда появились римляне.
Тут в голову ему пришла тревожная мысль:
– А когда ты появился, они были?
– Конечно, были, – сказал Герн. – Иначе с какой бы стати я о них спрашивал?
– Не знаю, – сказал Мартиндейл. – Именно это я и пытаюсь выяснить.
Герн покачал головой:
– Ты стал каким-то странным, Мартиндейл.
– Это обстоятельства странные. А я такой же, как всегда.
Герн вздохнул и огляделся кругом. Нигде не видать никаких следов ковбоя, балерины, полицейского и парня с топором.
– Знаешь, что я думаю? Машина разделалась с ними.
– Но зачем ей это понадобилось? – спросил Мартиндейл. – Разве что...
– Да? – сказал Герн.
– Разве что она пыталась сделать рассказ поинтереснее, – сказал Мартиндейл.
Некоторое время они ехали молча. Затем Герн спросил:
– А где же сама машина Шехерезада?
– Возможно, она удалилась куда-нибудь, чтобы поработать над рассказом, – предположил Мартиндейл.
– Удалилась?
– Ну, на свете много разных мест, которые она могла бы описать.
– Без нас?
– Похоже на то, – сказал Мартиндейл.
– Но мы же только что вышли на сцену! Мы только начали расхаживать по подмосткам!
– Порой все меняется очень быстро, – заметил Мартиндейл. – В рассказах так бывает сплошь и рядом.
– Но это наша история!
– Не разделяю твоей уверенности. Сейчас мы просто пленники римлян.
Дальше они поехали в молчании, прерываемом лишь тихими стонами Мартиндейла, чей мул спотыкался на каждом шагу, будто надрываясь от непосильной работы, которую ненавидел всем сердцем. Мартиндейл вспомнил, что совсем забыл про еду. Но, вспомнив, что он о ней забыл, Мартиндейл уже не мог забыть о том, что вспомнил, и голод принялся мучить его с удвоенной силой – как предмет терзаний и как терзатель. Мартиндейл поставил перед собой нелегкую задачу: забыть о том, как сильно он осознает, как он голоден.
Отряд миновал длинную пологую долину и начал пробираться по скальному разлому, поросшему с обеих сторон чахлыми сосенками. Птицы над головой издавали странные звуки – европейские птицы с непривычным акцентом. Однажды Мартиндейлу даже послышался волчий вой, но, возможно, это пела какая-нибудь волчья птица. Мартиндейл старался устроиться поудобнее в маленьком деревянном седле на спине у своего мула. Но, поскольку стремена еще не изобрели, отчаянные попытки удержать равновесие придавали его движениям не лишенный изящества капризный характер, подобный бегу набухшего от дождей ручья во время мандраады.
Вскоре разлом сменился буреломом, где была порушена не сама горная порода, а лишь покрывавшая ее растительность, хотя рытвин и ухабов здесь тоже хватало. Между поваленных стволов росли высокие деревья какой-то широколистной породы, но не вязы.
Они подъехали к долине. Где-то вдали прямо в темнеющие небеса поднимался одинокий дымок. Это единственное доказательство убедило Мартиндейла в том, что день и впрямь стоит безветренный. Отряд поднялся на пригорок, спустился с него, и перед глазами всадников раскинулся римский лагерь.
Часовые пропустили их через ворота, которые вклинились в частокол, который окружал римских воинов и их обоз. Мартиндейл чуть было не свалился с седла самым позорным образом, поскольку мул его, почуяв, по-видимому, близость теплой еды и хороших книжек, вдруг припустил неуклюжим галопом. Гернова скотина тоже давала своему наезднику жару. Но Мартиндейл не пытался приструнить мула, поскольку римляне вокруг ухмылялись, и он решил, что позабавить их немного в его же интересах. Тем не менее он обрадовался, когда кто-то остановил мула и развязал ему руки – я имею в виду человеческие руки, – вставила машина Шехерезада, нервно выглянув из-за предложения и тут же скрывшись снова.
Через минуту или по крайней мере две Мартиндейл с Герном очутились на квадратной площади, окаймленной бревенчатыми казармами. На заднем плане, чуть сдвинутый в сторону, возвышался флагшток, а на нем реял большой флаг с гербом – вернее, просто с рисунком, поскольку гербов Европа в то время еще не знала, – словом, с изображением символа Рима, волчицы, кормящей сосцами сосунков на серебряном поле.
