Андрей Лазарчук - Путь побежденных
– Что случилось, Март? – спросил он. – Где ты был?
– Да вот, погуляли с доктором.
– Тьфу, черт, а мне показалось, что тебя увел полицмейстер, – сказал Тригас. – Я уже в управление звонил…
– Ладно, я с вами прощаюсь, – остановился Петцер. – Заглядывайте к нам.
– Спасибо, доктор, обязательно, – поклонился Тригас.
– Спокойной ночи, Леопольд, – сказал Март.
Из дверей ресторана вышли почтмейстер и секретарь мэрии, напряженной походкой прошли через холл и скрылись в коридоре.
– Давай зайдем в бар, – сказал Тригас.
– Не хочется, – стал отказываться Март.
– Ненадолго, – настаивал Тригас. – Надо поговорить, а там всего удобнее.
В баре было душно почти невыносимо и воняло, как из пепельницы. Берта, не говоря ни слова, поставила перед Тригасом его излюбленный дайкири, а перед Мартом – апельсиновый сок.
– Берта, – попросил ее Март, – сварите мне чашечку кофе.
– На ночь? – укоризненно спросила Берта.
– Ничего, – сказал Март. – Как вы выдерживаете такую духоту?
– Кто же вам сказал, что я выдерживаю?.. – проворчала Берта.
– Так что ты хотел мне сказать? – Март повернулся к Тригасу.
– Что у вас там вышло с полицмейстером? Только не говори мне, что вы, так сказать, случайно…
– Совершенно случайно. Я вышел подышать, потом он, мы о чем-то потрепались, чуть ли не о погоде, потом мне стало плохо, как утром, и он отвел меня к Петцеру. Вот и все. А что это тебя так заинтересовало?
– Он тебе фотографии никакие не показывал?
– Нет, а что?
– Видишь ли, у меня сегодня в номере был обыск. Тайно. И я боюсь, как бы мне не понапускали клопов. Я потому так вырядился, что в этой хламиде микрофон не спрячешь…
Март почувствовал, что внутри у него все леденеет.
– Знаешь, старик, – сказал он через силу, – я что-то не верю в способности местной полиции на подобные штучки.
– Местной-то и я не верю, – протянул Тригас.
– Кофе, пожалуйста, – подошла Берта.
Март отхлебнул слишком большой глоток и обжег язык.
– Знаешь что, – сказал он, – сегодня мы все равно ничего разумного не придумаем. Давай-ка завтра, на свежую голову.
Тригас внимательно посмотрел на него.
– Завтра так завтра, – согласился он. – Не… – Он не договорил и уткнулся в свой бокал.
В номере Март первым делом снял пиджак и галстук и проверил их самым тщательным образом. Слава богу, ничего не было. Осматривать комнату не было уже ни сил, ни смысла. Если и есть что-то, то лучше не трогать. Не подавать виду, что заметил. Но как хорошо, что в одежде ничего не оказалось… А если бы оказалось? Ведь провал…
Неужели они так беспечны? Я же сказал полицмейстеру про обыск и про телефон… Неужели…
Не может быть!
Боже мой, задохнулся он, это же все спектакль, это же провокация, а я так задешево купился… Сматываться! Сматываться немедленно, может, еще успею… А смысл какой? Тебя расшифровали и разложили – мечись теперь или не мечись, конец один, не скроешься… Стоп. Без паники. Вечер поэзии – это что, тоже спектакль? Нет, брат, это настоящее. Они же от тебя ничего не хотели, просто дали понять, что все о тебе знают и, в общем, доверяют… А в доме, наверное, есть детектор «клопов», не зря же полицмейстер молчал на улице; и Петцер появился не сразу, должно быть, возился там с аппаратурой.
Что же тогда из себя представляет Тригас?..
Март сам не знал, спал ли он в эту ночь. Утром раскалывалась голова, но благодаря этому не было никаких совершенно мыслей, и Март готов был благодарить бога за эту боль.
С трудом проглотив бутерброд и запив его крепким чаем, Март вышел на стоянку машин, сел в свой «виллис» и поехал просто так. Лицо овевал ветер, глаза и руки были заняты привычной работой, и, поездив часа два, он почувствовал, что успокаивается. Потом заправил машину, залив оба бака под пробку – на всякий случай. В отеле портье, новый, средних лет лысый мужчина, передал ему записку. Записка была от Тригаса. Тригас писал, что вынужден разговор отложить, поскольку срочно уезжает дня на три. «Помни о том, что я тебе говорил», – было написано в конце и жирно подчеркнуто. Март пожал плечами и сунул записку в карман. На лестнице ему встретился новый хозяин отеля. Глаза его были красные, как у кролика, лицо помято.
– Доброе утро! – сказал он. – Жаль, что вы вчера так рано ушли, до самого интересного. – И он рассказал, как вчера, то есть уже сегодня, когда старшее поколение разошлось-разъехалось, молодежь решила обновить помещение будущего клуба – ну и обновили, а племянница редактора – помните, в таком розовом комбинезоне? – так вот она заявила вдруг, что ее никто не обыграет в беск, а если кто обыграет, то она готова отдаться тут же, на бильярдном столе, потому что карточный не выдержит, и сели играть. – Март слушал, и его подташнивало от запаха перегара и от смысла рассказа, у бывшего портье просто слюни текли, пока он рассказывал, потом он потащил было Марта в бар – выпить за успех предприятия, но Март очень вежливо отказался под тем предлогом, что ждет важного звонка из столицы, и портье неохотно его отпустил. Все мерзость, думал Март, все и везде, где ни копни – наткнешься на мерзость, а встретишь что-нибудь настоящее, начинает казаться, что это спектакль или провокация, господи, до чего же смогли все загадить, но ведь экспатриация – это тоже не то; как это полицмейстер сказал: «Бегство – не выход»? А где же то, где то, для чего стоит переводить кислород на планете? Опять о смысле жизни, поморщился Март, сколько же можно… В номере ему вдруг захотелось спать, он лег не раздеваясь и проспал до обеда. Проснулся с тяжелой головой, как всегда после дневного сна, и еще полежал, листая накопившиеся журналы.
В пять в ресторане на английский манер подавали чай с печеньем или с пирожными; Март встал, умылся, привел себя в порядок и спустился вниз. Он уже допивал чай, когда в ресторан вошли хозяин отеля и с ним еще несколько человек, но Март не видел никого, потому что среди них была Венета. Он узнал ее сразу, хотя она изменилась. Был миг, когда их взгляды встретились, потом эта компания прошла мимо в глубь зала, и Венета изо всех сил старалась не оглядываться, но не выдержала и все-таки оглянулась. Они сидели за столиком и, видимо, обсуждали что-то, и Венета была среди них, Март видел ее в профиль, видел, как она облизнула губы, как ее спросили о чем-то, а она ответила не сразу и, наверное, невпопад, глаза смотрели прямо, и видела она Марта только боковым зрением, лицо ее было напряжено, и Март встал, оставил на столе деньги и вышел… Тогда, в восьмидесятом, «Фронт» приказал им расстаться, это было правильно, потому что шла волна арестов и надо было рассредоточиться, но это было невыносимо. Март помнил тот день смутно, они ходили по комнате, тыкались в углы, как слепые котята, или друг в друга, что-то пытались говорить, а потом Венета исчезла, никто не знал, где она, и только год спустя ему сказали, что ее и еще четверых взяли вместе с Мингом. Когда «Фронт» объявил о самороспуске и многих амнистировали, Венета так и не появилась. Марту тем труднее было ее искать, что он о существовании некой Венеты знать не мог, а о том, что Морис погиб, знали все, кому нужно, и Венета, наверное, тоже знала… Прошло сколько-то времени, и Март обнаружил, что сидит на скамейке в сквере, где он раньше не бывал, со смятой и истерзанной пачкой сигарет в руке. Все вокруг было незнакомо, хотя, оглянувшись, Март увидел и свой отель, и шпиль ратуши, возвышающийся над крышами, и понял, где находится, но ощущение незнакомости не проходило; так с ним бывало иногда после той контузии… Не распускаться, сказал он себе, не распускаться, не рас… Слова закружились в голове и потеряли смысл. Он выбросил сигареты и сунул руки в карманы. Там они перестали дрожать. С кем она? Он стал вспоминать. Хозяин, секретарь мэрии, казначей, еще двое незнакомых… еще ведь кто-то? Нотариус, вот кто. Венета с кем-то из тех двоих. Ему пришла в голову мысль о Шерхане, но нет, Шерханом ни один из них быть не мог. Один пожилой, совсем седой, с невыносимо синими глазами – таких просто не бывает, – а второй явно с примесью китайской крови и притом невысокого роста. Этот седой, кажется, и был главной осью компании. Спрашивать нового портье не стоит, а вот нового хозяина можно, и именно о том седом… Двенадцать лет, подумал он, двенадцать лет, двенадцать лет. Чего только не было за эти двенадцать лет.
