Чэд Оливер - Ветер времени
— Через двенадцать часов?
— Да. Мы снова в нормальном пространстве.
— Ах так, вот почему эти проклятые лампы тускнели! — Дерриок отодвинул аппарат, встал и потянулся.
— Как вы думаете, найдем мы что-нибудь на этот раз? — спросил Арвон.
Антрополог взглянул на него.
— Думаю, что нет, а вы?
— То же самое, но хочу надеяться, что найдем.
— Надежда — вещь обманчивая. Не полагайтесь на нее. Знаете, сколько осмотрено планет за все полеты в космос?
— Вероятно, около тысячи.
— Тысяча двести одна, считая и ту, которую мы осмотрели во время последней высадки. Следовательно, имеется тысяча двести один шанс против одного, что мы найдем то же, что и прежде.
— Статистика иногда вводит в заблуждение.
— Но все-таки реже, чем надежды, Арвон. Всегда ставьте на большую вероятность — и выйдете победителем.
— Разрешите мне пойти с вами в рубку?
— Пожалуйста, — Дерриок улыбнулся. — А что, Нлезин льет холодную воду на ваши надежды?
— В общем да, — признался Арвон.
Они вышли в коридор и медленно направились к рубке, а тем временем корабль вместе с ними летел сквозь ночь к новому солнцу и новым мирам, где, возможно, их ждало новое решение проблемы, которая стояла перед ними и которую было необходимо разрешить.
Атмосфера в рубке была неуловимо иная. И дело было не в физической разнице: никакой счетчик, никакой прибор не уловил бы царившего в ней напряжения. Своеобразие ее переходило в индивидуальность. Это своеобразие было вполне реально, оно воздействовало на каждого посетителя, но объяснить его сущность было бы нелегко. Отчасти причина заключалась в самой рубке. На море человек у штурвала чувствует волны, течения и черную глубину под днищем судна, и так же обстоит дело на корабле, который несется по безграничному океану космоса.
Отчасти причина заключалась в Хафидже. В отличие от остальных астронавигатор чувствовал себя в космосе как дома. Его худощавая фигура и темные глаза, далекие, точно звезды, были частью рубки, неотъемлемой от нее. Нельзя сказать, что Хафидж любил черные бездны между мирами, но к ним его влекло, как к любимой женщине, и он неизменно возвращался к ним.
Отчасти причина заключалась в Сейехи: незаметном, скромном, сливавшемся с рубкой, а вернее — с вычислительными машинами, которыми он заведовал. Члены экипажа прозвали его «Обратной Связью», и, слыша это прозвище, Сейехи неизменно улыбался, словно комплименту. Он прекрасно знал свои машины, отдавал им все свое время и, пожалуй, любил их по-настоящему.
Но в основном атмосферу рубки создавал Уайк.
Уайк был для них всех «Капитаном», и они воспринимали его только так. Разумеется, у него была какая-то своя жизнь и до того, как он отправился в космос и взялся за поиски с таким непреклонным упорством, что никто не мог с ним в этом сравняться. Несомненно, он где-то родился, рос в семье, жил, смеялся, любил. Конечно, у него было такое прошлое, но оно осталось неведомым для спутников капитана. Это был его четвертый полет, а двадцать лет в космосе — долгий срок для любого человека. Капитан был невысок, крепок и обладал железным характером. Он почти не улыбался, даже если бывал пьян, а это случалось редко. В нем бурлила энергия. Даже когда Уайк стоял неподвижно, устремив глаза на приборы, казалось, что он заряжен электричеством, полон напряжения, готов к неожиданному действию.
Да, рубка была непохожа на остальные помещения корабля. За ее стенами можно было шутить над тем, что увело их от родины на световые годы, над обманчивой надеждой, изменявшей им в каждом мире, где они успели побывать. В других помещениях люди могли отдохнуть и, хотя бы ненадолго, забыться.
В рубке не отдыхали, не забывались.
Арвон держался в стороне. Он был здесь чужим и своим стать не мог, как бы ему этого ни хотелось.
— Приступайте, Дерриок, — сказал капитан сдержанным, но полным энергии голосом. — Через одиннадцать часов мы будем готовы для вас.
Дерриок взглянул на Сейехи:
— Обычная процедура?
Вычислитель кивнул.
— Мы облетим наиболее подходящую планету в пяти милях от ее поверхности. Приборы приготовлены для полной разведки, возможной на этой высоте, и зарегистрируют плотность населения, радиоволны, всевозможные излучения энергии. Сперва мы делаем оборот по экватору, потом через полюса. Я настроил вычислительные устройства на общий анализ получаемых данных.
— Мне понадобятся карты, — сказал антрополог.
— Вы их получите. Что-нибудь еще?
Антрополог заложил руки за спину.
— Да. После того как ваши машины доложат, что на планете отсутствует так называемая разумная жизнь…
— Вы хотите сказать «если они доложат»? — прервал его капитан.
Дерриок пожал плечами.
— Пусть будет «если», — поправился он без особой убежденности в голосе. — Если произойдет неизбежное, я хочу, чтобы Хафидж пролетел над планетой как можно ниже и дал мне возможность убедиться своими глазами. Всегда существует математическая вероятность культуры, не знающей потребления высоких энергий. И мне следует на нее посмотреть, прежде чем мы в нее ворвемся.
— Это все?
— Пока все, — Дерриок повернулся к капитану. — Вы поставите защитные экраны, Уайк?
— Я не собираюсь рисковать.
— Прекрасно. Пойдемте, Арвон, надо выпить перед работой.
Они вышли из рубки и направились к бару — небольшой нише в стене. Дерриок достал бутылку, два стакана, и они выпили.
Арвон почувствовал, что вино приободрило его, и обрадовался. Он старался не думать о предстоящем разочаровании. Но с каждым годом надежда гасла и пессимизм Нлезина, становившийся все более невыносимым, был вполне объясним.
Хоть бы все планеты до единой были необитаемы! Все-таки было бы легче.
— Почему вы отправились в этот полет? — неожиданно спросил Дерриок, наполняя второй стакан. — Ведь, кажется, дома вам жилось неплохо?
Арвон улыбнулся, вспоминая. Большая загородная вилла, гобелены, книги, уют. И города, театры, женщины…
— Слишком хорошо, — ответил он.
Дерриок залпом выпил полстакана.
— Я вас не понимаю, — сказал он откровенно.
— Значит, мы квиты.
— А ведь мы никогда не найдем того, что ищем, — сказал антрополог.
— Должны найти. Ничего другого нам не остается.
— Снова лелеете надежды, Арвон?
— А чем это плохо?
Корабль продолжал свой путь. Он пронзал невообразимую тьму, стремясь навстречу свету.
Навстречу желтому солнцу, по бокам которого было еще два солнца — одно поближе, другое далеко.
Система Альфы Центавра, находящаяся на расстоянии в четыре световых года от мира, именуемого Землей.
