Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Толстой)
Ухватившись друг за Друга, мы катались по шару вместе с тюком багажа. Мы сталкивались, сшибались головами и снова разлетались в разные стороны, с фейерверками искр в глазах! На Земле мы давно раздавили бы друг друга, но на Луне, к счастью, наш вес был в шесть раз меньше — и все обошлось благополучно. Я припоминаю чувство сильной боли, такое ощущение, как будто мозг перевернулся у меня в черепе, и затем…
Что-то шевелилось у меня на лице, тонкие щупальцы ухватили мои уши. Потом я заметил, что яркий блеск ослаблен надетыми на меня синими очками. Кавор наклонился надо мной, я увидел снизу его лицо, — глаза его также были защищены синими очками. Дышал он порывисто, и губа у него была рассечена в кровь.
— Ну что, лучше? — спросил он, обтирая кровь рукой.
Все вокруг качалось, но это было просто головокружение. Кавор закрыл несколько заслонов в оболочке шара, чтобы скрыть меня от Солнца. Все вокруг нас было залито ярким светом.
— Ох, — вздохнул я, — что…
Я поднял голову, чтобы посмотреть наружу. Ослепительный блеск сменил мрачную темноту.
— Долго я лежал без чувств? — спросил я.
— Не знаю, хронометр разбился. Должно быть, недолго, мой дорогой, но я очень испугался…
Я лежал молча, стараясь вдуматься в случившееся. На лице его еще отражалось пережитое волнение. Я ощупывал рукой свои ушибы и искал следы повреждений на лице Кавора. Больше всего пострадала у меня правая рука, на которой была содрана кожа; лоб тоже был разбит в кровь. Кавор дал мне дозу какого-то подкрепляющего средства, которое он захватил с собой, — я забыл, как оно называется. Я почувствовал себя лучше и начал расправлять свои члены. Вскоре я мог уже разговаривать.
— Это не должно было случиться, — сказал я, как бы продолжая начатый разговор,
— Нет, не должно.
Он задумался, положив руки на колени. Взглянул наружу через стекло, потом на меня.
— Нет, не должно, — повторил он.
— Что случилось? — спросил я. — Мы попали под тропики?
— Случилось то, что я ожидал. Воздух испарился, если только это воздух. Во всяком случае, вещество это испарилось, и показалась поверхность Луны. Мы лежим на какой-то каменистой скале. Кое-где обнажилась почва — довольно странная!
Кавор не стал вдаваться в дальнейшие объяснения. Он помог мне сесть, и я увидел все своими глазами.
Глава 8
УТРО НА ЛУНЕ
Резкие контрасты белого и черного в окружающем пейзаже исчезли. Солнечный свет придал всему янтарный оттенок. Тени на скалистой стене кратера стали пурпурными. На востоке все еще клубился туман, укрываясь от солнечного света, но на западе небо было голубое и чистое. Значит, я долго пролежал в обмороке.
Мы находились уже не в пустоте, а в атмосфере. Очертания предметов вырисовались отчетливей, резче и разнообразней, за исключением рассеянных полос белого вещества, — но не воздуха, а снега; пейзаж уже не походил на арктический. Всюду расстилались ярко освещенные Солнцем широкие ржаво-бурые пространства голой изрытой почвы; кое-где по краям снежных сугробов блестели лужи и ручьи, которые одни только оживляли мертвый пейзаж. Солнечный свет проникал к нам в два отверстия и превратил наш климат в жаркое лето, но ноги наши оставались еще в тени, и шар лежал на снежном сугробе.
На скате нерастаявшего сугроба виднелись разбросанные сухие ветки такой же бурой окраски, как и скала. Это заинтересовало меня. Ветки! В мертвом мире! Но когда я пригляделся к ним, то заметил, что вся лунная поверхность покрыта волокнистым покровом, похожим на ковер из опавшей бурой хвои под стволами сосен.
— Кавор! — воскликнул я.
— Что?
— Теперь это мертвый мир, но раньше…
Внимание мое было привлечено другим: я заметил между опавшими иглами множество маленьких кругляшей, и мне показалось, что один из них шевелится.
— Кавор, — прошептал я.
— Что?
Я ответил не сразу. Я пристально смотрел, не веря своим глазам. Потом издал нечленораздельный звук и схватил Кавора за руку.
— Посмотрите, — показал я. — Вон там! И там! Он посмотрел туда, куда я показывал пальцем.
— Что такое? — спросил он.
Как описать тот предмет, что я увидел? Он был невелик и, однако, показался мне таким чудесным, таким необычайным. Я уже сказал, что между иглами, устилавшими почву, были рассеяны какие-то круглые или овальные тельца, которые можно было принять за гальку. Вдруг одно из них, потом другое, зашевелилось и раскрылось, показывая зеленовато-желтый росток, потянувшийся к лучам восходящего Солнца. Через несколько мгновений зашевелилось и лопнуло третье тельце.
— Это семена, — сказал Кавор и как бы про себя прошептал: — Жизнь!
«Жизнь!..» Тотчас у меня промелькнула мысль, что наше далекое путешествие совершено не напрасно, что мы прибыли не в бесплодную пустыню минералов, а в живой, населенный мир. Мы продолжали с интересом наблюдать.
Помню, как тщательно прочищал я запотевшее стекло.
Жизнь мы могли наблюдать, только смотря сквозь центр стекла. Ближе к краям мертвые иглы и семена увеличивались и искажались выпуклостью. И все-таки мы могли увидеть многое! По всему освещенному Солнцем откосу чудесные бурые тельца лопались, как семена или стручки, — они жадно раскрыли уста, чтобы пить тепло и свет восходящего Солнца,
С каждой секундой количество лопающихся семян увеличивалось, между тем как их передовые застрельщики уже вытягивались из расколовшихся скорлупок и переходили во вторую стадию роста. Уверенно и быстро эти удивительные семена пускали из себя корешок в почву и изогнутые ростки в воздух. Скоро весь откос покрылся крохотными растеньицами, впитывавшими яркий солнечный свет.
Но недолго оставались они в этом состоянии. Почкообразные ростки надулись и раскрылись, высунув кончики крошечных остроконечных бурых листочков, которые росли быстро на наших глазах. Движение это было медленней, чем у животных, но быстрее, чем у всех виденных мною растений. Как нагляднее передать вам процесс этого произрастания? Листочки вытягивались. Коричневая оболочка семян морщилась и быстро распадалась. Случалось ли вам в холодный день взять термометр в теплую руку и наблюдать, как тонкий столбик ртути поднимается в трубке? Так же быстро росли и эти лунные растения.
В несколько минут, как казалось, ростки более развившихся растений вытянулись в стебелек и пустили из себя второй побег листьев. Весь откос, еще недавно такой мертвый, усыпанный иглами, покрылся теперь темной оливково-зеленой растительностью колючих листьев и стеблей, поражающих мощью своего роста.
Я повернулся к востоку, и — чудо! — там тоже вдоль всего верхнего края скалы показалась бахрома растительности, поднимавшаяся так же быстро, темневшая на солнечном блеске. А за этой бахромой возвышался силуэт массивного растения, узловатого, вроде кактуса, пучившегося и надувшегося, как пузырь, наполненный воздухом.
