Марина Дяченко - Год Черной Лошади
— Эмма?
Росс смотрел на нее. У него были очень странные — Эмма заметила еще в поезде — глаза. Впрочем, нет, она обратила внимание и раньше, в их первую встречу; он смотрел будто издалека, будто складывая и умножая в уме шестизначные числа. Будто мир оставался неподвижным, а глаза — те, что смотрели сейчас на Эмму — менялись. Взгляд его тек, будто вода.
Она снова опустила голову. Уронила.
— Ты можешь представить себе… ну хоть электрон? — спросил Росс.
Она не отвечала, придавленная вернувшейся тоской.
— Отвлекись, — сказал Росс. — Электрон — это что такое?
Эмма высвободила правую кисть, стянула варежку и показала ему крохотное пространство между большим и указательным пальцем. Так показывают, когда говорят: вот такой маленький, меньше горошины.
— В том-то и дело, — сказал Росс. — Он не просто маленький… И не просто вертится вокруг ядра, как Земля вокруг Солнца. Он будто размазан по своей орбите — он как бы есть везде, и одновременно его нет… Вероятность, что он находится в любой точке, примерно одинакова… Понимаешь?
— Ну и что? — спросила Эмма.
— Хорошее занятие, — сказал Росс. — Вообразить себя чем-то, что есть — и чего нет. Что движется — и что неподвижно. Что бесконечно — и одновременно конечно… Вот этот ручей. Ты можешь представить, что ты — это он? Что тело этого ручья — твое тело? Каждая капелька, от истока и до устья… А там, в устье, очень интересное ощущение: ты заканчиваешься, но не сразу. Ты постепенно переходишь в другой поток, в реку… Это еще ты — но уже она. Ты одновременно — там, в устье, мягко умираешь, и здесь, у водопада, живешь, и там, у истока, только рождаешься… Одновременно. Ты — весь ручей. Вот если бы ты была лодочка — ты плыла бы постепенно, ручей разворачивался бы перед тобой поворот за поворотом, а потом закончился бы, началось бы что-то другое…
Эмма хлопнула ресницами. Веки отяжелели: неужели на ресницах — иней?
— Эта роль была важна для тебя? — без перехода спросил Росс.
Эмма молчала.
— До того разговора, что случился почти месяц назад, эта роль для тебя не существовала. Ты и думать не мечтала о ней. И была по этому поводу совершенно спокойна…
— Откуда ты знаешь, когда это было? — перебила Эмма. — Тебе Иришка сказала? Ну и ну, может быть, ты знаешь, в котором часу?
— Не имеет значения, — Росс усмехнулся. — Я хочу только сказать, что…
И вдруг запнулся. Свел брови, будто пытаясь сформулировать тождество. Глаза его сделались совсем уж странными — будто обернутыми внутрь, будто там, внутри Росса, разворачивалось действо куда более интересное чем снаружи.
— Прости, я, кажется, тебя сбила, — тихо сказала Эмма.
— Нет, — сказал Росс. — Нет… Знаешь что? Расскажи мне этот спектакль. Прямо здесь. Прямо сейчас.
Эмма лежала на печи. Никогда в жизни — кроме разве что вчерашней ночи — ей не приходилось спать на таком экзотическом месте, как горячая печка. Было душно. Маленькая комната освещалась только красной щелью заслонки, отблески огня ложились на затянутые узорами окна. Это март, напомнила себе Эмма. Это март…
Внизу, на лавке, лежал, завернувшись в стеганое одеяло, полузнакомый человек с узким лицом и странными глазами. Что Эмма знает о нем? Что успела узнать за два десятка телефонных разговоров выдуманного мальчика Саши с учителем математики? Что он пишет книгу о сущности мира? Что он, может быть, знает будущее? Что он увозит женщин на край земли, укладывает их спать на теплой печке, а сам засыпает на лавке, не выказав ни грамма сверх обычной заботы учителя об ученице, брата о сестре?
Эмме не везло с мужчинами. Никогда. Наверное, она сама виновата. Росс не может быть ее любовником… Росс — нечто большее, чем любовник. Росс — единственный зритель ee спектакля, ее премьеры…
Пустота внутри. Опустошение — хорошо, покойника вынесли, живем дальше… Она опустила голову на подушку, вздрогнула — уколола ухо. В полутьме выдернула из подушки перо — рябое, крупное, носительницу его давно съели, а перо — вот оно… Провела пером по щеке. Еще раз.
— Росс… ты спишь?
Тишина. Потрескивают, прогорая, дрова.
* * *Снег валил, соединяя землю и небо. Они стояли на вершине горы, и Эмма заранее прикидывала, как придется спускаться, и не сломает ли кто-нибудь шею, и не утонет ли в снегу. Ветра не было. Снег падал вертикально, и чем дольше они стояли и смотрели, тем тише становилась Эммина тревога.
Шло время, отсчитывалось падением снежинок. Эмма не замерзла, но успокоилась. Не равнодушие, спокойствие; снег валил, и ничего красивее Эмма не видела в жизни.
Росс молчал. Водил веточкой по снежной целине, выстраивая не то узоры, не то графики. Беззвучно шевелил губами. Сперва Эмме нравилось смотреть, как он рисует, но потом захотелось вернуть его внимание к собственно Эмминой персоне.
— Они похожи на отпечатки пальцев, — медленно сказал Росс, отвечая не то на собственные мысли, не то на некое Эммино побуждение. — На белые отпечатки… Нет, вода лучше. Или ветер. Или… Знаешь, есть предание. Мальчики уходят в лес — и в некоторых из них вселяются души упавших деревьев.
— Да? — спросила Эмма после паузы.
Вопрос получился какой-то скептический.
— Ну да, — сказал Росс. — Дерево — то, что движется и то, что неподвижно…
— И что происходит с этими мальчиками?
— Ничего особенного… Представь, что ты дерево. А все вокруг движется… и остается неизменным… капля дождя становится событием. А впереди сто лет…
— Так что же происходит с этими мальчиками?
— Да не бывает таких мальчиков, это всего лишь легенда. Если понимаешь, что такое мгновение… И таких мгновений — бесконечное множество… Может быть, это скучно.
Снежинки летели гроздьями. Семьями.
— Расскажи о своей книге, — попросила Эмма.
Росс внимательно на нее посмотрел. Перевел взгляд на каракули на снегу; они бледнели на глазах, исчезали, будто и не было.
— Слишком холодно, — сказал наконец. — Надо идти… Как-нибудь потом…
* * *Когда они скатились с горы, когда, пошатываясь и посмеиваясь, поднялись на ноги, когда Росс взялся сбивать с Эмминой куртки налипший снег, когда она ощутила его тяжелую руку на своем боку, когда он стал сдувать снежинки с ее волос — она вдруг подумала с обидой, что, может быть, он просто не видит в ней женщину? Может быть, она навсегда останется для него Сашей, тощим пареньком с короткой стрижкой, учеником, ребенком?
— Боюсь, у меня не получится вообразить себя ни деревом, ни ручьем, — сказала она, отстраняясь.
Прошла секунда, прежде чем он оторвал ее от земли. Приподнял. Привлек к себе:
