Александр Шуваев - FLY
- Ага! - Удовлетворенно прохрипел Ансельм. - Это и впрямь он. Я, признаться, боялся, что он успеет умотать в подземелье… То есть он, понятно, и тогда никуда не делся бы, но забот мы бы с тобой огребли… Ага, - повторил он, оглядываясь, - это ты исходя из Теории Лишних Встреч? Одобряю. Я позаботился еще о двух в доме. Значит так: мы сейчас берем этого, ведем в дом, я займусь его радикальным потрошением, а ты на это время выйдешь погуляешь. А? Я ничего не секречу, и щепок под ногти не буду, но все равно представление будет… На слишком редкого любителя.
- Слушай! Те сараи, которые ты мне давеча указал, я сжег по- настоящему, вакуумными бомбами. Хозяин твой окаянный - вот он. Раз в подземелье не смылся он - значит не смылись и другие. Так? Так! Так какого ж х-хрена ты все время оглядываешься?!!
- Да так- то оно так, и все ты говоришь верно, но… Ведь кто-то же, откуда- то - спустил хряков с привязи! Так что и тебе не помешало бы оглядываться. Поднимайся, - он пнул Шареареху в лицо, - ну! Т-тут тебе паланкинов никто не подаст, уже это ты будь спокоен!
- Ты что, - с ума сошел? Пленного?!
- Мой драгоценный друг, - медовым голосом пропел друг- приятель, а потом вдруг взорвался, - я хотел его убить с самой первой минуты и до последней! Каждую минуту все четыре года! Ты понимаешь, ты можешь себе представить, что это такое, - непрерывно хотеть убить кого-нибудь, не иметь к тому никакой возможности, да еще и подыгрывать этому… этому… Слушай, - а ведь я и впрямь не могу подобрать к Повелителю подходящей формулировки! Не могу. Это, наверное, просто не с чем сравнить. А я еще и соответствовал. Самым высоким его, Шареарехи стандартам соответствовал. Так, что даже он улыбался, как солнышко по весне, и по плечику меня изволил трепать. Так что слегонца ногой по морде - это такие мелочи, честное слово…
Толстяк, получив по физиономии ногой и еще раз, медленно, как будто замороженный, начал подниматься, а потом и пошел, переставляя ноги, как деревянный идол, даже не озираясь, так, что направление ему пришлось придавать щедрыми, изо всех сил, толчками в спину.
Это движение даже нельзя, невозможно было назвать даже стремительным: взвихрился воздух, метнулась неуловимая тень, Дубтах при всей своей реакции не успел ничего увидеть, тем более - разглядеть, а просто полетел с ног, сбитый страшным ударом в спину. Нож скрежетнул по бронежилету, и только после этого время стало привычно замедлять свой бег, и воздух стал - вязким, и пространство обрело плотность, и рядом медленно, как при съемке рапидом, толчками падал Ансельм Мягкой. Вот он изогнулся в тщетной попытке удержаться на ногах, вот ноги его, обутые в извечную черную и мягкую обувь Ночного Убийцы выскользнули из- под тела, вот голова с верхней частью туловища обогнала ноги в своем стремлении вниз. Он еще падал, он все падал и падал, когда Дубтах впервые сумел увидеть дико заросшего всклокоченными черными волосами и клочковатой бородой, в дикую рванину одетого, босого человека с длинным ножом в руке. И тогда, - медленно-медленно, с чудовищным напряжением всех сил, - Дубтах начал поднимать неподъемную правую руку, выпрямляя невообразимо инертный палец с шаддахом. Очевидно, со стороны это выглядело хлещущим, хорошей плети в пору, неуловимым движением, но и оно не успело:
- Кан!!! Аараипои уэле оуи, Кан!
И сразу же, будто слова эти были каким- то могущественным заклинанием, время возобновило свой привычный темп, ритм и масштаб, руку рванула боль в чудом не порвавшихся связках, а Кан-полукровка замер на месте. Тело его сотрясала дрожь, на худом, грязном, одичалом лице его выступили крупные, как роса в сенокосную пору, капли пота, а рука, по- прежнему судорожной хваткой держащая нож рука его медленно опускалась, словно бы под действием непосильной тяжести. Ансельм Мягкой к этому моменту (Господи!!! Когда успел-то?!!) уже находился в классическом положении "упор-сидя", и уже блуждала на его физиономии довольная улыбка мастера, в очередной раз, как и ожидалось, выполнившего работу безукоризненно:
- Каково, а? Пять лет без малого, а блок держится… И код, судя по всему, ничуть не деградировал.
- Слушай, - ты объясни, а? Если б не доспехи, мы бы с тобой сейчас валялись дохлые, как колотые свиньи, а ты лыбишься, будто у тебя сын есть, и этот сын только сегодня первый шаг сделал…
- Охотно. Видишь ли, когда я был вынужден захватить Кана- Полукровку, мне удалось также, проявив чудеса дипломатии и прикладной психологии, добиться возможности самолично допросить пленного. Мотивировал это тем, что мало-де ему не покажется, и хлеще ему будет смоленых щепок в причинные места. А сам - заключил с господином Ленхемои своего рода соглашение: он рассказывает мне все, что я захочу узнать, не скрывая и не кривя душой.
- Ни-ичего себе! А ты ему?
- Жизнь. - Ансельм пожал плечами. - Отсутствие близкого знакомства с Безъязыким Патаном. Возможность мести спустя время оно… Видишь ли, - я дал ему слово, что когда Дело будет сделано, я в первую же очередь извлеку его дух из плена Невидимой Свиньи, состояния своего рода сверхрабства, по сути - бытия машины, полностью покорной своему хозяину, но машины страдающей, переполненной животным, ни с чем не сравнимым ужасом перед гневом Господина… "Кан, - сказал я, - ты же понимаешь, что сейчас ты - даже меньше, чем труп. А так хоть какая- то надежда. Ну же, - говорю, - ты же знаешь, что это такое, - Патан Безъязыкий…" Он - сознательно сотрудничал со мной в ту ночь, и до сих пор, как видишь, - жив. Сейчас произнесу вторую часть формулы, и счеты наши с ним будут сведены.
- Ой- й, - с сомнением сморщился Дубтах, - оно тебе надо? Если я хоть чего-нибудь понимаю в Космолингвистике и Инфернальной Психологии, мы в лучшем случае обретем обузу узлов на восемьдесят и на тонну весом… В худшем - обретем забот выше головы. Намного выше головы. Даже если это…
- Послушай, - Ансельм одним, полным великолепного презрения жестом прервал его, - причем тут все эти соображения, если я, Ансельм Мягкой, дал слово?
- А, понимаю, к моменту беседы с тобой потерпевший зарекомендовал себя, как исключительно светлая личность, и, ежели бы, да не пр-роклятый бюрократизьм растр-реклятых попов, Кана Ленхемои непременно канонизировали бы, как…
- Так. Словесный понос продолжается, а значит - ты еще почему-то не успокоился. Успокойся. Присутствующий здесь Кан Ленхемои был сволочью. Ничуть не меньшей, чем присутствующий тут его хозяин, только менее удачливой. Но это, уверяю тебя, совершенно ничего не значит.
- Тьфу!!! Где- то, кажется в одном из самых кошмарных своих снов, мне довелось слышать знаменательную фразу: "Я умываю руки.". Самоубийцу - не спасти.
И он - отвернулся. А Ансельм, поднявшись, приобнял Кана- Полукровку за плечико, и продолжил свои певучие, чуть ли ни из одних гласных состоящие, на одно бесконечно длящееся слово похожие фразы. Очевидно, - он все-таки не договорил до конца, либо же что-то опять пошло наперекосяк, как и все шло наперекосяк этой проклятой ночью проклятых суток. Восстановились ли у Кана нормальные память с чувствами или же не успели, - тоже вопрос, но темп движений у него по прежнему был еще тот, такой же, как и до того мига, когда слова Мягкого остановили его на взмахе. Завихрение воздуха. Промельк взбесившейся тени, - и друзья увидали, что у Шареарехи чуть пониже правого уха, как раз в том месте, где у некоторых других людей бывает шея, торчит по рукоятку вогнанный кинжал, а Кан- Полукровка стоит перед хозяином, раскачиваясь, как пьяный. Раскачиваясь все сильнее. Шатаясь так, будто это ему всадили в шею нож, прогнав его через дыхательное горло и все крупные сосуды разом. Они и упали почти одновременно: Шареареха, бьющийся в безнадежных конвульсиях, и давешняя его Невидимая Свинья Кан, который повернулся на бок и мгновенно захрапел, словно до упора упившийся городской пропойца. Ансельм мгновенно, в два страшных шага оказался у этой лежачей композиции, безнадежно пощупал пульс у своего толстого шефа, после чего разогнулся и ровным, спокойным голосом, четко, как диктор на Имперском Телевидении, выговаривая слова, произнес длинную, сложную, заковыристую фразу. Она была настолько далека от литературного и подцензурного языка, что показалась Дубтаху до крайности архаичной. С секунду подумав, он пришел к выводу, что так оно и было: в самом деле, - откуда бы это в наше упадочное время могли появиться такие сочные сравнения и живописные подробности? Некоторых слов он, в общем - знакомый с богатейшей сокровищницей онутско-мовянской инвективной лексики, даже не понял, и мог только приблизительно догадываться об истинном значении, скажем, словосочетания "флешата бича" - с ударением в последнем слове именно на первом слоге.
