Гордон Диксон - Абсолютная Энциклопедия. Том 1
И тогда, дергая и толкая койку рывками то в одну, то в другую сторону, словно муравей, пытающийся сдвинуть с места мертвого жука во много раз тяжелее себя, он сумел в конце концов поставить ее рядом с умывальником и, свалившись на постель, тут же уснул.
Через какое-то не поддающееся определению время — казалось, всего через несколько секунд, но на самом деле времени могло пройти и гораздо больше — он проснулся, утолил жажду и забылся в тревожном сне.
С этого момента началась критическая стадия болезни, в которой ритм его существования задавался периодичностью сна. Хэл просыпался, пил и проваливался в сон, просыпался опять, чтобы напиться и заснуть... И так снова и снова. А вокруг него стояла мертвая тишина, с потолка струился слабый свет, в безмолвном коридоре за дверью не появлялись охранники, там вообще ничего не происходило.
Хэл понимал, что еще никогда в жизни болезнь не вцеплялась в него с такой яростью, как теперь, и где-то в глубине его сознания возникло незнакомое до сих пор чувство тревоги. Периоды горячки чередовались с периодами сильнейшего озноба, при этом жар с каждым разом держался все дольше. Мало-помалу болезнь полностью овладела им: ощущение леденящего холода, сопровождающееся сильнейшей дрожью, сменялось жаром с нестерпимой головной болью и мучительной жаждой, во время которой горло пропускало внутрь лишь несколько глотков воды; за периодами такого полубредового бодрствования следовали моменты тяжелого, раздираемого кошмарами сна.
Хэл чувствовал, что инфекция одерживает верх над его жизненными силами. Приступы озноба в конце концов полностью уступили место бредовому состоянию, которое можно было бы даже считать приятным по сравнению с прежними ощущениями, если бы оно не таило в себе угрозу. Он понимал, что это признак тяжелой формы лихорадки, но насколько тяжелой, он судить не мог. Головные боли временами ослабевали, но дышать становилось все труднее, как будто нижнюю часть грудной клетки постепенно заполняло какое-то плотное вещество, оставляя свободным для вдыхаемого воздуха только небольшое пространство, там, где расположены самые верхушки легких. Тогда Хэл занял сидячее положение, несколько облегчающее процесс дыхания, и приблизительно в это же время он вовсе перестал спать. Время тянулось бесконечно, и перед решетчатой дверью камеры по-прежнему никто не появлялся.
Хэл впервые вспомнил о приобретенном на Коби шахтерском хронометре, который ему возвратили в числе прочих личных вещей, когда вместе с Джейсоном Роу выпускали из Управления милиции в Цитадели, после того как дни выслушали обращение Блейза. Во время своего пребывания в партизанском отряде Хэл постоянно носил этот хронометр на запястье. Он инстинктивно взглянул на левую руку и с некоторым удивлением обнаружил, что на этот раз хронометр у него не отобрали.
Цифры на внешнем кольце, светящиеся на фоне металлического циферблата, словно огненные магические знаки, сообщали ему, что где-то на Гармонии, за пределами этой камеры, сейчас одиннадцать часов двадцать три минуты вечера.
Хэл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как его заперли здесь. Но наверное, приблизительно это определить можно. Напрягая горящий в лихорадке мозг, он вспомнил, что на терминале космопорта его схватили, когда полдень еще не наступил. Вряд ли он находился здесь меньше одного полного календарного дня, составляющего на Гармонии двадцать три целых и шестнадцать сотых стандартного межзвездного часа. Значит, от того полудня до полудня следующего дня, плюс время, необходимое, чтобы почти наступила полночь этого второго дня, что составляет в целом полтора дня с того момента, как его привезли сюда. Порывшись в карманах, он обнаружил в них все, что там находилось в момент его ареста, но среди этих вещей не оказалось ничего, чем можно было бы делать отметки на поверхности находящейся за ним окрашенной стены. В конце концов ему удалось металлическим корпусом часов процарапать вертикальную черточку под умывальником, в том месте, где падающая от него на стену тень скрывала царапину от посторонних глаз.
За все время его пребывания здесь ему еще ни разу не приносили еду. Но чувство голода его не беспокоило. Под действием жара лихорадки его желудок съежился, словно сжатый кулак. Хэл продолжал постоянно испытывать только жажду, но, как и прежде, мог сделать только один-два глотка подряд. Сейчас больше всего на свете ему хотелось дышать легко и свободно, набирая полные легкие воздуха. Но организм отказывал ему в этом.
Затруднения с дыханием начали пробуждать в нем все инстинкты самосохранения; разум напрягался и бился в поисках выхода. Хэл сидел, прислонившись спиной к стене камеры, хватая ртом воздух, находясь в состоянии почти полной физической неподвижности и одновременно тревожного умственного возбуждения, а все его тело пыталось бороться с угрожающим ему постепенным удушьем.
Хэл не мог надеяться на чью-либо помощь. Барбедж заверил его, что никто к нему не придет, и, очевидно, так оно и будет, если только он сам не попросит о новой встрече с Блейзом. Барбедж ждет смерти своего пленника и делает все возможное, чтобы ее ускорить. Если его нынешнее состояние будет продолжать ухудшаться, то, предоставленный самому себе, он в конце концов должен умереть.
Теперь эта перспектива предстала перед ним во всей реальности, и он больше не мог отрицать подобный исход. До этого момента Хэл скорее мог вообразить гибель Вселенной, чем свою собственную смерть. Теперь же приближение собственного конца он ощущал почти так же, как и холод стены этой камеры. Возможно, ему осталось жить всего несколько часов, если только какое-нибудь чудо не сумеет его спасти.
Его возбужденный ум не хотел смириться с неизбежностью такой участи, он судорожно искал выхода, подобно животному, диким галопом скачущему круг за кругом вдоль кольцевой стены скотобойни в поисках какого-нибудь проема, который открыл бы ему путь к свободе и к жизни. Где-то глубоко и очень далеко в своем сознании он впервые в жизни ощутил мертвенное, холодное прикосновение настоящей паники, словно уловил едва слышный звук трубы, возвещающий о приближении врага. Хэл попытался, используя метод, частично основанный на самогипнозе, призвать на помощь призраки трех своих учителей, так же как он сделал это, находясь на Абсолютной Энциклопедии? Но у него ничего не вышло, и тогда волна паники на какое-то мгновение захлестнула его целиком. А затем ей на смену пришло холодное, рассудочное понимание того, что в любом случае сейчас никто не сможет ему помочь, кроме него самого. За те годы, что прошли после смерти его учителей, он приобрел опыт и знания, которых у него не было прежде, и теперь он должен суметь применить эти знания и этот опыт для собственного спасения.
