Чарльз Шеффилд - Объединенные разумом
— Они заплатят, никуда они не денутся. Представь себе, как будет выглядеть заповедник в глазах общественности, если мы предадим это дело огласке. Вышел из палатки на пару минут, перепуганная мать, тщетные поиски. Может быть даже психическое расстройство, как следствие. Ведь это же переполох.
— Тише! Следи за тем, что ты говоришь.
— А что здесь такого? Ради Бога. В его-то возрасте.
— Он очень смышлёный. Он может услышать, и потом он помнит буквально всё, что с ним происходило.
— Сейчас он спит. Смышлёный, говоришь? Как ты умудрилась его заиметь?
— Зачем ты опять начинаешь об этом? Это самая большая ошибка моей жизни. Не прикидывайся таким умником. Если ты такой сообразительный, что заставило тебя подписывать твой идиотский брачный контракт с той отпетой сукой?
— Перестань, Люси. С этим всё покончено, я никогда о ней даже не вспоминаю. Послушай, вот получим мы наши денежки, и будет у нас всё хорошо. Только ты и я. И… ты ведь знаешь…
— Что ты делаешь? Ты с ума сошёл! — Но в голосе мамы не было злости.
— Ты сказала, что у меня десять рук. Я хочу доказать, что, кроме них, у меня есть кое-что ещё.
— Опять? — Мама засмеялась. — Ты… ты просто маньяк.
Свет в палатке сделался ещё слабее. Раздалось шуршание и что-то похожее на тихие стоны с той стороны, где лежала мама. Дядя Даррен стал издавать ритмичное пыхтение, совсем не похожее на его обычный храп…
Уже почти наступила ночь. Вдалеке, над верхушками высокой травы виднелся огромный холм. Казалось, он всегда находился на одном и том же расстоянии, а когда кто-то пытался идти в ту сторону, холм всё время удалялся. Когда наползали сумерки, он видел над его вершиной дым. Дым и сейчас клубился там на фоне красного диска солнца.
Он сделал несколько шагов в том направлении, затем вернулся назад. Трава была слишком высокой, и в ней было слишком страшно.
Казалось, солнце падало в густые заросли травы и там растворялось. Он уже не видел даже травы, небо было почти чёрным, с разбросанными на нём яркими звёздами.
— Мама! — закричал он во всё горло. Тьма поглотила этот крик. Он бросился бежать в ту сторону, откуда они пришли. Вдруг он вспомнил о фонарике, который оставил лежать на земле. Он быстро вернулся, нашёл его и включил. Фонарь отбрасывал яркий круг света вперёд и по бокам, сзади же оставались владения тьмы. Он повернул голову назад и увидел огромный чёрный клин — длинную тень, которую отбрасывало его собственное тело. Не выпуская фонарь из рук, он попятился назад, круг света двигался вместе с ним.
Этот светлый круг стал для него всем миром. Вскоре за его пределами начали раздаваться ночные звуки. Из темноты до него доносилось какое-то бормотание и рычание, хихиканье, похожее на смех безумца. Он всматривался, стараясь разглядеть хоть что-нибудь за пределами освещённого периметра. («Львы. Леопарды. Носороги. И шакалы, и гиены, и грифы…» — Ему хорошо запомнились слова дяди Даррена. — «Попробуй, подними где-нибудь шум или начни бегать вокруг палатки. К утру и косточки не останется…»)
Зачем он так громко кричал? Ему нельзя было шуметь. Где же мама? Прежде его никогда не оставляли одного.
Он заплакал, тихо и очень горько. Слёзки катились по щекам и попадали в рот. Он ощущал их солёный вкус. Ему хотелось позвать маму, но он знал, что этого нельзя делать. За спиной он слышал шум, от которого волосы на голове поднимались дыбом, и мягкий шелест травы, как будто к нему кто-то подкрадывался. (Львы, леопарды, носороги. И шакалы, и гиены, и грифы.) Он крепко сжал в руке фонарик, и побежал вперёд, спасаясь от этих звуков. Чёрный клин тени бежал за ним по пятам. Ему показалось, что впереди стали раздаваться другие звуки.
Он остановился и припал к земле. Свет фонарика, похоже, стал тускнеть, границы спасительного круга сделались меньше и потеряли чёткие очертания. Кусая себе пальцы, он стал всматриваться в ночную темень.
Чьи это там глаза, что светятся жёлтым и зелёным? По мере того, как фонарик тускнел, они становились ярче. Вскоре на него уже со всех сторон смотрели чьи-то глаза. Он попытался оттолкнуть тьму руками, он ненавидел её, хотел, чтобы она отошла от него подальше.
Теперь он уже не мог сопротивляться ей. Он не мог бежать, он рухнул на землю и распластался. Он царапал пальцами твёрдую почву и смотрел вверх. Далеко на горизонте вершина холма светилась в мутной дымке красноватым светом. Он не мог оторвать от неё глаз, боясь снова увидеть сужающийся с каждой минутой круг.
— Мама, мама, мама, мамочка, — повторял он снова и снова, словно магическое заклинание. — Мамочка, мама, мама, мама… — Она была для него тем единственным на целом свете, на что он мог положиться. Но он боялся звать её. (Попробуй, подними где-нибудь шум или начни бегать вокруг палатки. Наутро и косточки не останется.) Он боялся даже плакать.
Он лежал на земле и дрожал. Ему нельзя плакать. Он не может плакать. Он не будет плакать. Мама скоро вернётся… она скоро вернётся…
Эсро Мондрайн не знал тогда, что рассвет, а значит и спасение, придёт только через десять часов.
А через несколько дней в «муравейнике» Трущоб состоится распродажа.
Тетти что-то рассказывала ему и трясла за плечо.
— Чен. Что случилось? Почему ты плачешь?
— Потому что я не разучился плакать. Я могу плакать, и это хорошо. — Чен всхлипнул. — Всё хорошо.
Её руки обвились вокруг её тела.
— Так что же всё-таки случилось?
— Воспоминания. Я знаю, почему Эсро Мондрайн не доверял никому на свете. Знаю, зачем ему так сильно были нужны Создания Морган.
Они с удивлением заметили, что оказались друг у друга в объятиях. Тетти прижимала его к своей груди. Она отпустила его и снова уселась на подушку. Они чувствовали какое-то странное смущение. Она была его первой женщиной, хотя в тот раз он видел в ней другую.
— Я давно об этом знала, — сказала она. — Создания должны были стать его панацеей, сетью его защиты вдоль границ Периметра. Вот почему он добился, чтобы их для него сконструировали.
— И они стали причиной его смерти. Хотя, может быть, в этом моя вина. Или твоя.
— Кто бы это ни был, судьба распорядилась по справедливости. — Тетти не скрывала своей досады. — Чтобы сохранить Создания, он готов был уничтожить всё остальное. Будь проклят этот человек.
— Сожалею. Меня научили ненавидеть его, ты научила, но я даже не предполагал, что в тебе самой столько злобы.
— Ты не знаешь, что такое ненависть. Если у кого-нибудь есть повод ненавидеть Эсро Мондрайна, то у меня тем паче. Он пользовался мной снова и снова… и я не упускала возможность.
— Этим один из вопросов исчерпывается, — сказал Чен, поднимаясь со стула. — Всё что хотелось мне узнать, я узнал. Я пойду.
