Михаил Савеличев - Черный Ферзь
Женщина на сносях стоически терпела столь бесцеремонное с собой обращение, свободной рукой придерживая колыхающийся живот.
— Вот тебе! — торжествующе показал Хераусхоферер. — Вот тебе! Жрица партеногенеза! — передразнил он и ущипнул ее за грудь.
Вздрогнув от боли, женщина на сносях опять же никак особо не отреагировала, лишь прикрыв грудь освободившейся из цепкой хватки Хераусхоферера рукой.
Далее терпеть Сворден Ферц не смог и оттащил отчаянно сопротивлявшегося Хераусхоферера от женщины на сносях. Тот вырывался, пинался и царапался, пока Сворден Ферц не приподнял его за шиворот над землей и не встряхнул пару раз, после чего Хераухоферер безвольно обвис неопрятной грудой одежды, подвешенной на сушильный крюк.
Мальчишка, разинув рот, смотрел на женщину на сносях, но тут уж ничего нельзя было поделать. Не глаза же ему завязывать.
— Привет, — вежливо сказал Сворден Ферц.
— Привет, — эхом отозвалась женщина на сносях. Голос у нее оказался необычным, из разряда тех, что называют грудным — сочный, бархатистый, вызывающий неуместные желания.
Странное успокаивающее и расслабляющее тепло разлилось внутри, Сворден Ферц широко улыбнулся и вернул Хераусхоферера на болотистую землю. Женщина одобрительно кивнула:
— Он больше не будет шалить.
Так и сказала: «шалить», что в ее устах прозвучала не обидно, не презрительно, а вполне естественно, точно говорилось о безобразном поведении не взрослого грязного мужика, а невинного ребенка, еще не ведающего о нормах вежливости и приличия.
«Шалун» продолжал стоять там, куда его поставил Сворден Ферц, — посреди лужи, опустив голову, с преувеличенным вниманием разглядывая как проступающая из-под кочек вода заливает его ботинки. Вид у него и впрямь казался виноватым.
Мальчишка подошел к женщине и неуклюже ткнулся лицом в ее огромный живот. Та ласково потрепала его по голове, крепче прижала к себе. Идиллия. Семейная идиллия. Только папочки не хватает.
— А вот эти козлы абсолютно не к чему, — все тем же ласковым, плавящим сердце и душу голосом сказала женщина на сносях, и Сворден Ферц не сразу сообразил — к чему. — Зачем они нужны? — взгляд ее оторвался от довольно урчащего мальчишки, она посмотрела на Свордена Ферца.
Вопрос прозвучал не риторически, а вполне искренне — то ли даже заведомая ложь, таким голосом произнесенная, обретает черты доподлинной правды, то ли даже в ее положении она не ведала — в чем смысл полового размножения. И действительно — в чем?
— Ну… — развел руками Сворден Ферц. — Для продолжения рода требуется мужской и женский наборы хромосом…
— Как интересно, — сказала женщина на сносях, и вновь прозвучало это, кехертфлакш, так, будто ей действительно интересно, а вовсе не из ложной вежливости или некоего изощренного издевательства она поддерживает столь безумный разговор. А ведь разъяснение беременной тонкостей полового размножения устами огромного, грязного и вдобавок вонючего мужика (козла) и на самом деле откровенно попахивало безумием. Если что и удерживало Свордена Ферца от окончательного укрепления в столь неприятной мыслишке, так это голос и глаза женщины на сносях.
Сворден Ферц набрал глубоко воздуха и принялся объяснять все связанное со столь щекотливым вопросом, что он помнил со школьной скамьи, стараясь выражаться максимально доходчиво, учитывая присутствие несовершеннолетних, с привлечением богатого материала из жизни цветов, пчел и прочих бабочек. Для обозначения анатомических и физиологических особенностей копулятивного цикла он старательно подбирал эвфемизмы, как то: «корень жизни», «плодоножка», «пыльца» и даже, умгекертфлакш, «танцы козликов».
Женщина на сносях слушала очень внимательно, ободряюще кивала в наиболее трудных для разъяснения местах, поднимала брови, мягко улыбалась и даже закрывала ладонями глаза и уши продолжавшего жаться к ней мальчишки, словно чувствуя смущение Свордена Ферца от его присутствия при столь взрослом разговоре.
— И насколь сладок корень жизни? — поинтересовалась она у выдохшегося, мучительно покрасневшего Свордена Ферца. — И столь же он хорош, как говорят некоторые подруги? По мне так мягок и расслаблен.
— Где ты его видела, дура… — даже не спросил, а прошипел себе под нос Хераусхоферер.
— Там, за поворотом, — неопределенно махнула рукой женщина на сносях, продолжая все также мило улыбаться. — Подруги содержат несколько таких, как вы. Они чисты, упитаны и мягки, — вспомнив нечто, она прыснула в ладошку, исподлобья, вроде украдкой, посмотрев на Свордена Ферца.
— Млеко, яйки, матка, давай, давай! — непонятно сказал Хераусхоферер. — Уж лучше проверка на дорогах, чем в вашу богадельню.
— Дядя плохой, — пояснил мальчишка женщине на сносях. — Трусливый и хитрый.
Та успокаивающе потрепала его по волосам.
— Неисправимых нет. Так говорит Высокая Теория Прививания, — женщина на сносях мягко отстранила от себя мальчишку и поманила Хераусхоферера пальчиком. — Цып-цып-цып…
— Н-н-нет, н-н-нет, — тот даже начал заикаться. Вся его самоуверенность, злоба и раздражение немедленно испарились, в осадке оставив лишь страх.
— Цып-цып-цып, — повторила женщина на сносях. — Herr Gauleiter hat befohlen, sie zur Жffentlichen Arbeit zu schicken.
— Das ist unmЖglich…. Einfach unmЖglich… — голова у Хераусхоферера затряслась. — Herr Gauleiter hat mir versprochen, fЭr meine Zusammenarbeit zu helfen…
Сворден Ферц непонимающе и с возрастающим раздражением переводил взгляд с Хераусхоферера на женщину на сносях. Хотелось топнуть ногой и заорать: «Что здесь происходит?!» Особенно его злили звуки чужого языка — лающие, шипящие, более подходящие какому-нибудь копхунду, нежели этим двоим. Кроме того, некто изнутри запертой памяти гулко стучал в дверь сознания, настойчиво требуя: «Вспомни! Вспомни! Вспомни все!».
Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони, и тут он почувствовал как нечто, вроде стальной, обжигающе ледяной молнии, пронзило пальцы, стылым напильником прошлось по их подушечкам, набухло плоской твердостью, промораживая сведенные судорогой мышцы вплоть до запястья, а затем и выше.
Заскрипев от боли зубами, Сворден Ферц поднял руку и увидел, что сжимает старого знакомца — скальпель, вновь каким-то чудом возникший из ничего. Блестящий металл лезвия покрылся изморозью. Казалось, что даже воздух вокруг него внезапно остыл, выдохни — и увидишь клубы пара изо рта.
Раскинувшийся над ними прыгунец недовольно закряхтел, шевельнулся, дернул ветвями, точно стараясь отстраниться от облака ледяного воздуха, а там, где стужа лизнула листву, начало расползаться грязновато-серое пятно жухлости.
