Филип Фармер - Одиссея Грина
При этой мысли он громко смеется, а потом еще громче, потому что болван входит в воду, чтобы спасти женщин. Чиб поднимает с земли картину и идет прочь, посмеиваясь. Но на подходе к Центру он трезвеет.
«Как случилось, что дедушка оказался совершенно прав? Как он мог так хорошо разобраться во мне? Я — ветреный и поверхностный? Нет, я много раз влюблялся, причем очень сильно. Что поделать, если я люблю Красоту, а красавицам, которых я люблю, Красоты недостает? Мои глаза слишком требовательны, они сдерживают устремления моего сердца».
БИЕНИЕ ВНУТРЕННЕГО СМЫСЛА
Вестибюль — один из двенадцати, — в который входит Чиб, спроектирован дедушкой. Вошедший оказывается в длинной изогнутой трубе, украшенной зеркалами, висящими под разными углами. В конце коридора виднеется треугольная дверь. Дверь кажется такой маленькой, что в нее может пролезть разве что девятилетний ребенок. Иллюзия заставляет вошедшего верить, что, приближаясь к двери, он поднимется вверх по стене. В конце трубы вошедший должен увериться, что стоит на потолке.
Но дверь по мере приближения к ней вырастает в размерах, пока не становится просто громадной. Человек сообразительный может догадаться, что этот вход — символическое представление архитектора о вратах в мир искусства. Человек должен стать на голову, прежде чем попадет в эту страну чудес.
Войдя внутрь, человек сперва думает, что гигантское помещение вывернуто наизнанку или перевернуто вверх ногами. Он даже испытывает головокружение — дальняя стена кажется ближней. Некоторые так и не могут к этому приспособиться и вынуждены выскакивать наружу, чтобы избежать обморока или подавить позыв к рвоте.
По правую руку висит табличка с надписью: «ЗДЕСЬ ЗАГОЛЯЮТ ГОЛОВЫ». Дедушка всегда отпускает шуточки, непонятные большинству людей. Если дедушка находит удовольствие в игре словами, то его праправнук в своих картинах отдает предпочтение лупе. Здесь тридцать его последних вещей, включая три из «Серии о Псе»: «Звезда Пса», «Помыслы Пса», «Уставший Пес». Раскинсон и его ученики грозятся разнести все в пух и прах. Люскус предупредил своих, чтобы они подождали, пока он не поговорит с молодым Виннеганом перед началом передачи. Представители фидо поддерживают обоих, а на самом деле провоцируют ссору.
Главное помещение выставки — огромная полусфера с ярким потолком, по которому в течение девяти минут пробегают все цвета радуги. Пол — гигантская шахматная доска, а в центре каждого квадрата — лицо корифея в том или ином виде искусства: Микельанджело, Моцарта, Бальзака, Зевксиса, Бетховена, Ли По, Твена, Достоевского, Фармисто, Мбузи, Купеля, Кришнагурти и так далее. Квадраты слева пусты, поэтому будущие гении могут добавить сюда свои собственные портреты, тем самым обретя бессмертие.
Нижняя часть стены разрисована сценами важнейших событий из жизни художников. Напротив изогнутой стены находятся девять постаментов, для каждой из муз. На консолях, возвышающихся над постаментами, висят гигантские статуи верховных богинь. Они обнажены и фигуры их перезрелы: большие груди, широкие бедра, толстые ноги, словно скульптор думал о них как о земных женщинах, а не об утонченных созданиях чистого разума.
Лица их напоминают гладкие безмятежные лица классических греческих статуй, но глаза и рты имеют несколько другое выражение. Губы улыбаются, но улыбка эта готова перейти в оскал. Глаза глубоки и угрожающи. НЕ СМЕЙ ПРОДАВАТЬ МЕНЯ, говорят они. ЕСЛИ ТЫ ПОСМЕЕШЬ…
Над каждым постаментом простирается прозрачная полусфера, отсекающая людей от звуков, доносящихся от постамента и наоборот.
Чиб прокладывает свой путь через толпу к постаменту Полигимнии, музы, взявшей под свое покровительство живопись. Он проходит мимо сцены, с которой Бенедиктина изливает печаль своего свинцового сердца с помощью алхимии золотых нот. Она видит Чиба и изо всех сил заставляет себя смотреть на него и одновременно улыбаться аудитории. Чиб не обращает на это внимания, но замечает, что она успела переменить одежду, порванную в таверне. Еще он видит множество полисменов, расхаживающих около здания. Толпа, кажется, не выказывает опасных настроений. И это даже к счастью, что она сейчас так шумлива. Но полисмены-то знают, как она изменчива. Одна искра и…
Чиб идет мимо постамента Каллиопы, у которого задержался Омар Руник. Он подходит к Полигимнии, кивает Рексу Люскусу — тот машет ему рукой — и ставит картину на возвышение. Она озаглавлена: «Избиение невинных, или Пес в яслях».
Картина изображает конюшню.
Конюшня — грот со сталактитами причудливой формы. Свет, который преломляется и дробится — это любимый Чибом красный. Он пронизывает каждую фигуру, удваивает яркость и острыми иглами выходит наружу. Зритель, проходя от края к краю, чтобы составить полное впечатление, действительно видит множество световых уровней и таким образом перехватывает взгляды фигур, расположенных под верхними фигурами.
В конце пещеры стоят в своих стойлах коровы, овцы и лошади. Некоторые с ужасом смотрят на Марию и на дитя. У иных раскрыты рты, словно они хотят предостеречь Марию. Чиб использовал легенду о том, что в ночь Рождества Христова животные в яслях могли разговаривать.
Иосиф, усталый пожилой человек, согнувшийся так, что кажется бескостным, сидит в углу. На голове у него рога, но над каждым — сияние, так что тут все в порядке.
Мария заслоняет спиной соломенную подстилку, на которой должен находиться новорожденный. Из люка в полу пещеры тянется человек, чтобы положить на соломенное ложе огромное яйцо. Он находится в пещере, расположенной ниже основной пещеры, и одет в современную одежду. У него пьяное выражение лица, он скорчился не хуже Иосифа и тоже кажется лишенным позвоночника. Позади него толстая грузная женщина, чрезвычайно похожая на мать Чиба, держит на руках ребенка, которого передал ей мужчина перед тем, как положить яйцо на соломенное ложе.
У ребенка исключительно красивое лицо, он весь залит белым сиянием своего нимба. Женщина держит этот нимб в руке и полосует ребенка его острым краем.
Чиб обладает глубокими познаниями в анатомии — ведь он изрезал немало трупов, прежде чем получить звание доктора философии в области искусства в университете Беверли-хиллз. В изображении ребенка отсутствует неестественная вытянутость, обычно свойственная персонажам Чиба. Это больше, чем фотография; кажется, что это живой ребенок. Его внутренности вываливаются из кровавой раны.
У зрителей сосет под ложечкой, словно это не изображение, а настоящий зарезанный ребенок с выпущенными кишками, найденный на ступеньках, когда они выходили из дому.
Скорлупа яйца наполовину прозрачна. В его отвратительном желтке прячется маленький дьявол с рогами, копытами и хвостом. Его размытые черты — комбинация лиц Генри Форда и Дядюшки Сэма. Когда зритель идет с одного края картины к другому, появляются и другие лица — современные знаменитости.
В окошко заглядывают дикие звери, которые пришли для поклонения, но теперь лишь беззвучно кричат в ужасе. Звери на переднем плане — это те, что были истреблены человеком или выжили лишь в зоопарках и заповедниках. Додо, голубой кит, почтовый голубь, пума, горилла, орангутан, белый медведь, цапля, лев, тигр, медведь-гризли, калифорнийский кондор, кенгуру, вомбат, носорог, белый орел.
Позади стоят другие животные, а на холме видны склонившиеся темные тени аборигенов Тасмании и Полинезии.
— Каково ваше мнение об этих выдающихся картинах, доктор Люскус? — спрашивает фидорепортер.
Люскус улыбается и говорит:
— Я полностью сформулирую свое суждение через несколько минут. Мне кажется, сперва вам лучше спросить доктора Раскинсона. У него, похоже, уже есть что сказать по этому поводу. Дурак и ангел, знаете ли. (Подразумевается пословица: дурак ломится туда, куда и ангел ступить боится.)
На экране фидо появляется покрасневшее от ярости лицо Раскинсона.
— Дерьмо вещает на весь мир! — громко говорит Чиб.
— КОЩУНСТВО! ПЛЕВОК В ДУШУ! НАВОЗНАЯ КУЧА! ПОЩЕЧИНА ИСКУССТВУ, ПИНОК В ЗАД ВСЕМУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ! ОСКОРБЛЕНИЕ! ОСКОРБЛЕНИЕ!
— Что вы считаете кощунством, доктор Раскинсон? — спрашивает репортер. — То, что это затрагивает христианскую веру и секту Любви Любить? По-моему, здесь нет ничего подобного. Мне кажется, Виннеган пытается сказать, что люди извратили христианство, может быть, даже все религии, все идеалы, во имя своей алчности и разъедающих душу пороков; что человек, по существу, убийца, создание глубоко порочное. По крайней мере, это то, что я вижу, хотя, конечно, я и профан…
— Оставьте анализ критикам, молодой человек, — огрызается Раскинсон. — Или, может, это вы дважды доктор — психиатрии и искусствоведения? Или у вас есть правительственный сертификат на право заниматься критикой? Виннеган, который ни в коей мере не гениален, разбазарил свой талант, о котором твердят всевозможные пустомели, сами себя обманывающие. Он дарит нам свои отбросы, свое отвращение к Беверли-хиллз — мешанину, которая привлекает внимание единственно своей навозной техникой, до которой мог бы додуматься любой электронщик. Я прихожу в ярость от того, что простое трюкачество и мишурная новизна одурачили не только определенные круги публики, но и таких высокообразованных критиков с правительственными сертификатами, как, например, доктор Люскус, который, впрочем, не более чем ученый осел, ревущий так громко, восторженно и невнятно, что…
