Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
Здесь Достоевский проводит мысль о необходимости базирования нормативной этики на основе решения вопроса о смысле жизни. Смысл же в служении богу.
В более ранней записи — близкая к этой мысль: «Плотоядность молодежи. Да ведь вы сами того хотели. Чтоб никакого духа, вы истребили бога. — Но и без бога надо быть гуманным, любить человечество. — Но на кой черт я буду гуманен» [ЛН, 83, 375]. Безнравственность здесь выводится как прямое следствие утери смысла жизни.
Есть и другие записи, раскрывающие все ту же мысль: «Жизнь скучна без нравственной цели, не стоит жить, чтоб только питаться, это знает и работник. Стало быть, надо для жизни нравственное занятие» [ЛН, 83, 406].
Можно, конечно, не соглашаться с тем смыслом жизни, которым руководствуется писатель. Но нельзя, однако, отрицать саму постановку проблемы смысла жизни как основы нравственности.
Засилие безличности, по Достоевскому, наступает именно потому, что вечное заменено временным, проблема смысла жизни или не ставится или решается предельно упрощенно. Достоевский убежден в нежизнеспособности общества, в котором не задумываются над вечными проблемами, над проблемами смысла жизни. «Да тем-то и сильна великая нравственная мысль, тем-то и единит она людей на крепчайший союз, что измеряется она не немедленной пользой, а стремит их будущее к целям вековечным, к радости абсолютной. Чем соедините вы людей для достижения ваших гражданских целей, если нет у вас основы в первоначальной великой идее нравственной? А нравственные идеи только одни: все основаны на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале, ибо оно несет в себе все, все стремления, все жажды, а, стало быть, из него же исходят и все ваши гражданские идеалы. Попробуйте-ка соединить людей в гражданское общество с одной только целью «спасти животишки». Ничего не получите...» [1895, 11, 491].
Эти мысли писатель противопоставляет отрицанию смысла жизни. Противопоставлены они мыслям людей, видящих за гробом лишь пустоту. В пределе их суть выразил Федор Карамазов. О смерти человека он сказал так: «По-моему, заснул и не проснулся, и нет ничего, поминайте меня, коли хотите, а не хотите, так и черт вас дери. Вот моя философия» [10, 9, 217].
Достоевский, размышляя о смысле жизни, тоже знает, что после смерти человек «заснул и не проснулся». Но его заботит, что-думают, что скажут об этом человеке оставшиеся на земле, что он. заронил в их души, что оставил после себя. Жил ли он осмысленно и с чувством нравственной ответственности.
Личность человека бессмертна. Ибо она живет в других и через других. Но чтоб стать личностью, необходимо самостоятельно подходить к действительности, жить осмысленно, ориентируясь на «быть», а не на «иметь», обладать чувством нравственной ответственности. Это не так просто. Но сложно не только стать, но и быть личностью.
Личность и безличность проявляют себя в деятельности.
Хотя почти никто из героев Достоевского не служит, большинство из них люди активные. Они в кипении, страстях, метаниях.
Проблема деятельности более полно была мною раскрыта по второму кругу. Поэтому здесь я буду краток.
Достоевский понимает влияние деятельности на человека. Но основное внимание он обращает на другую сторону проблемы: деятельность рассматривается как проявление личностности.
Водораздел между личностью и безличностью не в том, что одна деятельна, другая нет. Часто именно безличность-то и более-деятельна. Сама по себе активность человека, его деятельность есть качество нейтральное. Все зависит от направления деятельности. Граница здесь в том, ради человека или против него направлена деятельность. Является ли человек самоцелью деятельности, или он — средство.
Равнодушие, бездеятельность порою лучше деятельности. В том случае, если деятельность возможна лишь в одном направлении: против человека, ради укрепления несправедливости. Деятельность иных людей сознательно направлена на это. И человечеству было бы значительно лучше, если бы, положим, Петр Верховенский стал бездеятельным как выигрывает оно от бездеятельности Степана Верховенского. Ибо у Петра Верховенского, в его деятельности человек полностью превращен в средство. Цель Оправдывает средства — основной лозунг. Через деятельность прослеживается связь «Бесов» с сибирскими повестями Достоевского. В последних были обнажены определенные стили мышления. В «Бесах» показана деятельность на основе этих стилей. Связь между этими произведениями не только в том, что то и другое есть скакдальная хроника, и не только в том, что среди «бесов» вдруг промелькнул «дядюшка»: заезжий князек, «немая восковая фигура на пружинах» [10, 359]. Главная связь — это одинаково безличностное отношение к цели и средствам деятельности.
Достоевский рассматривает разные виды деятельности. В частности, насильственную и ненасильственную.
Ставка только на насилие, которое в пределе есть преступление, обнажает безличность. При насилии начинают не с себя, а всегда с внешнего изменения. Не задумываются о своих способностях.
Ненасильственная деятельность опирается, как правило, не на силу вообще, а на силу духа. Достоевский рассматривает смиренческое поведение личности не как бездеятельность, а как деятельность. Через себя, через свой пример. Преобразовывают человека любовью к нему, а не ненавистью. Смиренцы Достоевского «хранят идею» преобразований через себя, в то время когда другие действуют по иным идеям. И это хранение есть тоже деятельность. Она прерывает цепную реакцию зла и может способствовать началу цепной реакции добра. Эта деятельность не менее трудна, чем через насилие. Смиренцы вынуждены много терпеть, хотя бы оттого, что их не всегда понимают. Не понимают, что их смирение, их смиренное самопожертвование есть фактически бунт, протест против иных видов деятельности.
В «Идиоте» один из героев, Птицин, размышляет о Японии: «Обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот» и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отомстил» [8, 148]. Согласно од: ному взгляду на деятельность, японец не отомстил своему обидчику. Отмщение — убить не себя, а обидчика. Вот если бы на своих глазах — да его живот! Согласно взгляду другому — отомстил. Он показал обидчику свою личность, подчеркнув тем самым безличность его. И он доволен этим.
И, видимо, действительно в условиях невозможности противостоять какому-либо тиранству принять смерть благороднее и «полезнее», чем убить одного-двух тиранов. «Полезнее», так как обнажаются величие человека, сила его духа, идейность. И все это невольно и долго будет стоять как укор перед тираном и как пример человечности перед оставшимися жить.
