Филип Фармер - Одиссея Грина
Чиб даже не говорит им «Добрый вечер», когда проходит по залу. Но затем он смотрит на фидо, и до него доходит, что родители переключили его с внешнего приема на внутренний, точнее — на комнату Бенедиктины. Мать и отец наблюдали за Чибом и своей дочерью, и не совсем еще прошедшее состояние отца свидетельствует о том, что он возбужден этим спектаклем гораздо сильнее, чем всем, что он когда-либо видел в фидопрограммах.
— Вы, ублюдки-вуайеристы! — рявкает Чиб.
Бенедиктина приближается к ним: спотыкающаяся, плачущая, тычущая пальцем то в баллончик, то в Чиба. При крике Чиба родители начинают подниматься, словно два Левиафана, вздымающиеся из морских глубин. Бенедиктина поворачивается и устремляется к нему: руки угрожающе вытянуты вперед, пальцы с длинными ногтями согнуты, лицо похоже на маску Медузы Горгоны. Позади нее остается бурун мертвенно-бледного цвета — и вот уже и мама, и папа стоят в пене.
Чиб отталкивается от столба, отлетает в сторону и скользит по полу, беспомощно разворачиваясь вокруг своей оси при этом маневре, но все-таки удерживает равновесие. Папа и мама падают вместе, дом сотрясается от грохота. Они пытаются подняться. Глаза их бешено вращаются, они ревут, словно вынырнувшие из воды бегемоты. Они атакуют его, но при этом разделяются. Мама уже визжит, лицо ее, несмотря на весь жир — лицо Бенедиктины. Папа скользит с одной стороны столба, Мама — с другой. Бенедиктина кружится вокруг другого столба, ухватившись за него одной рукой, чтобы не упасть. Она находится посредине между Чибом и входной дверью.
Чиб, придерживаясь за стену, шлепает на свободную от пены площадку. Бенедиктина бежит к нему. Он бросается на пол, больно ударяется, скользит меж двух колонн и вылетает из зала.
Папа и мама сближаются пересекающимися курсами. «Титаник» повстречал свой айсберг, и оба стремительно сходятся. Они на животах скользят к Бенедиктине, а та взвивается в воздух, оставляя на них пенный след, когда они проходят под ней.
Теперь очевидно, что заверения Правительства о том, что баллончик рассчитан на сорок тысяч смертельных для сперматозоидов доз (или на сорок тысяч совокуплений) — истинная правда. Все кругом покрыто пеной, пена доходит до лодыжек, а кое-где и до колен, но струя все не иссякает.
Бела теперь лежит на спине на полу атриума, голова ее покоится в мягких складках флато.
Чиб медленно встает и на минуту останавливается, оглядываясь кругом. Его колени согнуты, он готов к прыжку в случае опасности, но надеется, что ему не придется делать этого здесь, где опора буквально ускользает из-под ног.
— Стой, сукин сын! — ревет папа. — Я убью тебя! Нельзя так поступать с моей дочерью!
Чиб смотрит, как он переворачивается, как кит в пенном море, и пытается встать на ноги, но снова падает, рыча, словно в него попал гарпун. Мама не более удачлива, чем он.
Видя, что путь теперь свободен — Бенедиктина куда-то исчезла — Чиб, словно на лыжах, скользит по атриуму и выходит на покрытое пеной место около двери. С одеждой на руке, все еще сжимая флакон растворителя, он шагает к двери.
В этот момент Бенедиктина окликает его по имени. Он оборачивается и видит, что она скользит к нему со стороны кухни. В руке у нее высокий стакан. Он недоумевает, что же она собирается с ним делать. Не хочет же она предложить ему выпить?
Она с разгону вылетает на сухое место и с воплем падает. Тем не менее, содержимое стакана она выплескивает точно.
Чиб громко кричит — это кипяток! Боль такая, словно ему делают операцию без наркоза.
Бенедиктина смеется, лежа на полу. Чиб, после серии прыжков и воплей — флакон и одежда упали, ладони сами хватаются за обожженные места — с трудом берет себя в руки. Он прекращает дергаться, хватает Бенедиктину за правую руку и выволакивает ее на улицу Беверли-хиллз. В эту ночь на улице совсем мало народу, но все прохожие сразу устремляются за этой парой. Чиб не останавливается, пока не достигает озера. Он бросается в воду, чтобы остудить ожоги, таща за собой и Бенедиктину.
В толпе было много разговоров после того, как Бенедиктина с Чибом выползли из озера и бросились по домам. Толпа переговаривалась и смеялась и потом, когда служители Департамента Чистоты убирали пену с поверхности озера и с улиц.
— Мне было так больно, что я целый месяц не могла ходить! — кричит Бенедиктина.
— Ты сама хотела, чтобы так произошло, — говорит Чиб. — Ты не должна жаловаться. Ты говорила, что хочешь от меня ребенка, причем так убедительно, словно и вправду хотела этого.
— Я, должно быть, просто была без ума, — говорит Бенедиктина. — Нет, не была. Я никогда не говорила ничего подобного. Ты меня обманул! Ты меня заставил!
— Я никогда никого не заставляю, — говорит Чиб. — И ты это прекрасно знаешь. Это в тебе играет дурная кровь. Ты свободна была поступать как знаешь и ты согласилась без малейшего принуждения. У нас свобода воли.
Омар Руник, поэт, поднимается со стула. Это высокий и худощавый бронзово-красный юноша с орлиным носом и очень толстыми красными губами. Его длинные кудрявые волосы подрезаны в форме «Пекода», этого сказочного корабля, который нес безумного капитана Ахава, его сумасшедший экипаж и единственного сохранившего разум Измаила за белым китом. Сама прическа выполнена в виде корпуса судна с бушпритом, тремя мачтами, реями и даже со шлюпками, висящими на шлюпблоках.
Омар Руник хлопает в ладоши и кричит:
— Браво, философ! Именно это свобода воли; воли свободного выбора между Вечной истиной — если бы! — смертью и проклятием! Я пью за свободу воли! Тост, джентльмены! Встаньте, Молодой Редис, тост за вашего предводителя!
И начинается
ПОГЛОЩЕНИЕ МОЛОЧКА ИЗ-ПОД БЕШЕНОЙ КОРОВКИ.
Мадам Трисмегиста говорит:
— Послушай свою судьбу, Чиб! Посмотри, что говорят звезды через посредство карт!
Он садится за ее столик, а его друзья толпятся вокруг.
— О’кэй, мадам. Что я должен делать?
Она перемешивает карты и переворачивает верхнюю.
— Иисус! Туз пик! Тебя ожидает дальняя дорога.
— Египет! — выкрикивает Руссо Красный Ястреб. — Ох, нет, ты ведь не хочешь туда, Чиб! Идем со мной туда, где мычат буйволы и…
На стол ложится новая карта.
— Ты скоро встретишь красивую темнокожую женщину.
— Чертову арабку! Ох нет, Чиб, скажи, что это не так!
— Ты удостоишься великой чести.
— Чиб получит дотацию!
— Если я получу дотацию, я не поеду в Египет, — говорит Чиб. — Мадам Трисмегиста, при всем моем к вам уважении вы передергиваете.
— Не задирайся, молодой человек. Я не компьютер. Я только восприимчива к спектру вибраций души.
Хлоп!
— Тебе угрожает опасность, физическая и моральная.
Чиб говорит:
— Это грозит мне чуть ли не каждый день.
Хлоп.
— Близкий тебе человек умрет дважды.
Чиб бледнеет, берет себя в руки и говорит:
— Трус умирает тысячу раз.
— Ты совершишь путешествие во времени, вернешься в прошлое.
— Ну! — говорит Красный Ястреб. — Тут уж вы переборщили, мадам. Осторожнее! Вы получите грыжу души, если будете качать эктоплазму в таких количествах!
— Смейся, если хочешь, тупица, — говорит мадам. — Этот мир не единственен. Карты не врут, когда дело с ними имею я.
— Гобринус! — зовет Чиб. — Еще пива мадам.
Молодой Редис возвращается за свой стол-диск без ножек, парящий в антигравитационном поле. Бенедиктина пристально смотрит на них и возвращается в толпу своих подруг.
За соседним столиком сидит Пинкертон Легран, правительственный агент, повернувшись так, что фидо, засунутый под пуловер, направлен на них. Им это известно. Он знает, что им об этом известно, так и докладывает своему начальству. Легран хмурится, завидя входящего Фалько Эксипитера: он не любит, когда агенты других департаментов толкутся вокруг него в то время, как он занят работой. Но Эксипитер даже не глядит на Леграна. Он заказывает стакан чаю и собирается бросить туда таблетку, которая, реагируя с танином, превращает чай в П.
Руссо Красный Ястреб подмигивает Чибу и говорит:
— Ты действительно думаешь, что можно парализовать весь Лос-Анджелес одной-единственной бомбой?
— Тремя бомбами, — говорит Чиб громко, чтобы фидо Леграна уловил его слова. — Одна для центра управления государственными заводами, вторая — для центрального купона и третья — для пучка больших труб, подающих вод} в резервуар на двадцатом уровне.
Пинкертон Легран бледнеет. Он давится, расплескивает из стакана все виски и заказывает еще, хотя хватил уже достаточно. Он нажимает на клавишу фидо, чтобы передать это сообщение вне всякой очередности. В штабе мигают огоньки, прерывисто звенит гонг; шеф просыпается так внезапно, что падает со стула.
