Филип Фармер - Одиссея Грина
— Чиб, обезьяна! Чиб собственной персоной! Смотрите-ка, Чибби заявился! Выше голову!
С ним здоровается мадам Трисмегиста, сидящая за столом в форме кольца царя Соломона. Она вот уже два года жена Гобринуса — рекорд, достигнутый угрозой, что она зарежет его, если только он оставит ее. Кроме того, он верит, что ее карты могут как-то влиять на его судьбу. В этом просвещенном веке процветают предсказатели и астрологи.
В то время как наука скачет вперед, невежество и суеверия галопируют по бокам и кусают ее сзади крупными гнилыми зубами.
Сам Гобринус, доктор философии, носитель светоча знаний — пока, во всяком случае, — в бога не верит. Но он уверен, что звезды неким роковым образом связаны с его судьбой. По какой-то странной логике он думает, что карты его жены управляют звездами; он даже не знает, что гадание по картам и астрология — абсолютно разные вещи.
Да и что можно ожидать от человека, который провозглашает, что вселенная несимметрична?
Чиб машет рукой мадам Трисмегисте и направляется к соседнему столику. За ним сидит
Типичная женщина в собственном соку
Бенедиктина. Канарейка, Мельба. Она высокая и тонкая, у нее узкие, словно у лемура, бедра и тонкие ноги, но большая грудь. Ее волосы, черные, как и ее зрачки, разделены посредине и прижаты к голове с помощью лака, а дальше заплетены в две длинные косы. Они спускаются ей на голые плечи и схвачены под горлом золотистой брошью. Ниже броши, сделанной в виде ноты, волосы снова разделяются и петлями охватывают груди. Дальше их соединяет другая брошь, потом они расходятся и огибают ее спину, снова скалываются брошью и появляются уже на животе. Там их охватывает еще одна брошь и дальше, на юбку-колокол, падают два черных водопада.
Лицо ее разрисовано зелеными, аквамариновыми и топазовыми трилистниками. На ней желтый лиф с искусственными розовыми сосками, с лифа свисают гофрированные кружевные ленты. Ярко-зеленый полукорсет с черными розетками стягивает ее талию. Поверх корсета, полускрывая его, находится проволочная конструкция, покрытая мерцающим розовым пластиком. За спиной эта конструкция вытягивается, образуя длинный птичий хвост, покрытый искусственными желтыми и малиновыми перьями.
Длинная прозрачная юбка волнами спадает до пят. Она не скрывает желтых и темно-зеленых резинок пояса, белых бедер и черных сетчатых чулок с зелеными музыкальными нотами. Наряд завершают ярко-зеленые туфли на высоких топазовых каблуках.
Бенедиктина одета для выступления на Народном фестивале; единственное, чего не хватает — это шляпы, в которой она будет петь. Она уже пришла к выводу, что Чиб, помимо прочих вещей, хочет воспрепятствовать ее выступлению и помешать ее блестящей карьере.
С ней пять девушек в возрасте от шестнадцати до двадцати одного года, все они пьют П (для бодрости).
— Мы не можем поговорить наедине? — спрашивает Чиб.
— Зачем? — ее голос, прекрасное контральто, неприятно дрожит.
— Ты позвала меня сюда только для того, чтобы устроить публичную сцену, — говорит Чиб.
— Господи, а какой еще сцены ты заслуживаешь? — пронзительно вопит она. — Посмотрите на него! Он хочет поговорить со мной наедине!
До него только теперь доходит, что она боится остаться с ним вдвоем. А еще больше она боится остаться одна. Теперь ему ясно, почему она настаивала, чтобы дверь в спальню оставалась открытой, а Бэла, ее подруга детства, располагалась так, чтобы услышать, когда ее позовут. И слышать заодно все их разговоры.
— Ты говорил, что ты только пальчиком потрогаешь! — кричит она и показывает на свой слегка округлившийся живот. — А теперь у меня будет ребенок! Ты подлый совратитель! Ублюдок!
— Ну, это уж совсем неправда, — говорит Чиб. — Ты же сама говорила, что все отлично, что ты любишь меня.
— Любила! Любила! — вопит она. — Откуда мне знать, что я там говорила, если ты приводил меня в такое возбуждение! Хоть присягнуть, я не говорила этого никогда! А что ты потом сделал! Что ты сделал! Боже, я целую неделю еле ходила, ты, ублюдок, ты…
Чиб покрывается потом. Кроме «Пасторали» Бетховена, струящейся из фидо, в комнате ни звука. Его друзья ухмыляются. Гобринус, повернувшись к ним спиной, потягивает скотч. Мадам Трисмегиста мешает карты, дыша смесью пива и лука. Подруги Бенедиктины глядят на свои длинные, будто у мандаринов, флюоресцирующие ногти или глазеют на него. Ее боль и негодование принадлежат им и наоборот.
— Я не могу пить эти таблетки. Они мне совсем не помогают, у меня ухудшилось зрение и прекратились месячные! Ты знаешь это?! И я не могу остановить это механическим путем! И ты лгал мне, лгал! Ты говорил, что принимал таблетки!
Чиб понимает, что она врет, но сейчас нет никакого смысла искать логику. Она выходит из себя, потому что беременна; она не хочет возиться с абортом в такое неподходящее время, и она жаждет мести.
«Как же, — недоумевает Чиб, — как же она могла забеременеть после той ночи? Ни одна женщина, как бы она ни исхитрялась, не могла бы этого сделать. Ее, должно быть, обрюхатили до этого или после. Хотя она клянется, что это была та самая ночь, когда он был
РЫЦАРЕМ ЖГУЧЕГО ПЕСТИКА, ИЛИ ПЕНА, ПЕНА, КУДА НИ ГЛЯНЬ».
— Нет, нет! — кричит Бенедиктина.
— Почему нет? — говорит Чиб. — Я люблю тебя, я на тебе женюсь.
Бенедиктина издает вопль, и ее подруга Бела кричит из холла:
— Что там?! Что случилось?!
Бенедиктина не отвечает. Взбешенная, трясущаяся, словно в приступе лихорадки, она скатывается с постели, толкнув Чиба в бок. Она бежит к маленькому яйцу ванной, и Чиб бежит следом за ней.
— Я надеюсь, что ты не собираешься делать то, о чем я думаю? — говорит он.
— Ты, трусливый сучий подонок! — стонет Бенедиктина.
В ванной она открывает на себя секцию стены, которая становится полкой. На ней, притянутые к намагниченной поверхности, стоят всевозможные баллончики. Она хватает высокий тонкий баллончик сперматоцида, присаживается на корточки и засовывает его внутрь. Она нажимает кнопку на донышке, и из баллончика с шипением вырывается пена.
Чиб на мгновение застывает, потом взревывает.
Бенедиктина кричит:
— Не подходи ко мне, ты, чурбан!
Из-за двери спальни доносится робкий голос Белы:
— С тобой плохо, Бенни?
— Сейчас ей будет очень хорошо!! — кричит Чиб.
Он прыгает к полке и хватает баллончик с быстросхватывающимся клеем. Клей этот используется Бенедиктиной для того, чтобы приклеивать к голове парики, и то, что он склеивает, он прихватывает намертво, до тех пор, пока его не размягчат специальным растворителем.
Чиб поднимает Бенедиктину на ноги и бросает ее на пол. Обе подруги кричат от испуга. Бенедиктина вырывается, но он направляет разбрызгиватель на баллончик, торчащий у нес между ног.
— Что ты делаешь? — вопит она.
Он до упора нажимает кнопку на баллончике и поливает донышко клеем. Она вырывается, и он плотно прижимает ее руки к бокам, чтобы она не перекатилась и не смогла затолкнуть или вытолкнуть баллончик. Чиб молча опустошает баллончик с клеем и ждет еще немного, чтобы клей полностью застыл. Потом он отпускает Бенедиктину.
Пена бьет из нее, стекает по ногам и растекается по комнате. Жидкость в баллончике находится под большим давлением, и пена, попадая на воздух, моментально разбухает.
Чиб хватает с полки флакон с растворителем и крепко сжимает его в руке. Теперь она до него не доберется. Бенедиктина вскакивает на ноги и бросается к нему. Хохоча, словно гиена, надышавшаяся веселящего газа, Чиб перехватывает ее кулак и отталкивает ее в сторону. Бенедиктина, поскользнувшись на пене, которая доходит уже до лодыжек, падает и выезжает на спине из спальни, звякая баллончиком.
Она поднимается на ноги и только теперь осознает все содеянное Чибом. Ее вопль взлетает вверх, и она начинает возиться с баллончиком. Она вертится вокруг себя, вытаскивая баллончик, крики ее становятся все громче и громче с каждым рывком. Затем она поворачивается и выбегает из комнаты, по крайней мере, пытается это сделать. Она резко тормозит: путь ей преграждает Бела; они сталкиваются и выкатываются из комнаты, сделав в дверях полуоборот. Пена раздается в стороны, и эта пара выглядит, словно Венера со своей подругой, поднимающиеся из кипения волн Эгейского моря.
Бенедиктина отталкивает Белу, но при этом оставляет часть своей плоти на ее длинных ногтях. Бела влетает в комнату спиной вперед и скользит в сторону Чиба. Она, словно новичок, впервые вставший на коньки, изо всех сил старается сохранить равновесие. Это ей не удается, и она с воплем проносится мимо Чиба на спине, высоко задрав ноги.
Чиб, осторожно переставляя ноги, подходит к кровати, чтобы собрать одежду, и решает, что надеть ее лучше не здесь. Он выходит в круглый зал как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бенедиктина ползет вроде гусеницы позади одной из колонн, отделяющих коридор от зала. Ее родители, два бегемота средних лет, все еще сидят перед фидо, в руках у них жестянки с пивом, глаза широко раскрыты, рты разинуты, они прямо дрожат от возбуждения.
