Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Я встал на отмеченное место. Мой неприятель вдалеке вытащил из-за пазухи ладанку или крестик на цепочке, пошептал, воздымая глаза к небу, поцеловал и спрятал обратно. Пречистую Деву просит об одолении злого меня, не иначе. Однако религиозный дух заразителен, на обоих накатил. Перекрестившись, бросаю в снежную круговерть:
— Господи, если тебе есть до нас дело — даруй победу тому, кто прав. Да будет воля твоя!
Распорядитель дуэли поднял руку… Команда! Шагаю вперед — враг, не сходя с места, целится мне в лоб своею пушкой… Выпалил! Удар, как ломом, в бедро — падаю на мерзлую землю, едва успев уберечь заряженное оружие. Пытаюсь подняться — но дикая боль взрывается гранатой, перед глазами темнеет. Снова лицом в снег!
— Гратулую, пан Антоний! Добрый выстрел!
Добрее не бывает. Дьявол! Нет справедливости на небесах! Один шанс из десяти, не больше, был у него попасть на такой дистанции! С трудом становлюсь на здоровое колено:
— Не спешите, панове! Я буду стрелять.
Рука дрожит. Мушка прыгает на сажень в стороны от Коморовского, глаза на ветру слезятся. Не попаду. Ложусь на землю, чтобы упереть в нее локоть — цель закрыта сухим бурьяном, которого стоя не замечаешь.
Надо приблизиться. С пистолетом в руке ползти неловко: оскалившись, аккуратно беру его в зубы, чтобы не испортить затравку. Оставляя изломанный кровяной след, влачусь к срединной мете — барьеру. Тает мое время…
— Ото уж докладно пся крев! Сторожись, пан Антоний, як бы не угрызл!
Коморовский и его младший секундант смеются, глядя на пресмыкающегося по земле противника. Фронвиль с Понятовским уставились на песочные часы. Течет моя кровь на снег, течет песок, уносит секунды… Боль адская… В чьей-то ноге… А у меня ног нет… И никогда не было… Зато у меня есть пистолет… И я из него не промахиваюсь!
Глубокий вдох. Дрожь ненадолго утихомиривается. Прицел в пол-фигуры… Пла-а-авненько… Нет! Слеза на глазу — цель расплывается! Стираю рукавом. Теперь все сначала… Успокоиться… Не спешить… Выстрел!
Попал! Плохо видно… Но когда раненый складывается пополам, держась за живот — нужен священник, а не врач. Оборачиваюсь к секундантам… На Понятовского жалко смотреть. Он уже поднял руку, чтоб остановить поединок — и теперь забыл ее опустить…
— Господин барон! Помогите мне, будьте любезны!
Не раскланиваясь, мы забираемся в карету. Через полчаса лучший в Вене военный хирург уже ковыряет мою рану. То, что казалось адской болью во время дуэли, оказывается сущим пустяком в сравнении. Ору, как безумный, и несколько раз теряю сознание. Мой мучитель доволен:
— Кость сломана, но не раздроблена. Это хорошо. Есть надежда обойтись без ампутации, только надо сложить правильно.
Еще один, дальнейший круг ада. На этой процедуре я окончательно лишился чувств, и следующие две недели помню урывками. Потеря крови оказалась чрезмерной. Когда в начале марта Матвеева отозвали в Варшаву, я все еще лежал в лубках и не мог подняться с постели. В ожидании Абрама Веселовского, назначенного новым резидентом, посольские дела вел секретарь Ланчинский. От него-то я и услышал, что с турками подписаны прелиминарные пункты и можно не спешить к началу кампании.
Но меня заела тоска. Прекрасный город на Дунае казался мрачным узилищем. Грезились покрытые бесчисленными весенними цветами вольные степи, приземистые бастионы Богородицка, родные лица моих людей. Как только смог доползти до ночного горшка — приказал обменять парадную карету на более практичный экипаж и готовиться в путь.
Ехать пришлось через Шлезию на Данциг: вернуться старой дорогой, сквозь воеводство Русское, Волынь и Украину, было невозможно. Пророчество государя сбылось, Польша полыхнула как зажженный зловредными соседями стог. Поджигатели не слишком таились. Зимою воротился в отечество Иосиф Потоцкий со своими людьми из Турции, получил прощение от короля; но тут же устроил против него рокош. Благо, законы польские позволяют, а недовольство Августом и насилиями его саксонских войск достигло крайней черты.
Многие конфедераты кричали, что надо изгнать не только саксонцев, но и русских, под видом союза желающих овладеть Речью Посполитой, и уповали на турецкую помощь. Вообще, турецкие деньги прослеживались в этом деле довольно явственно. Новый визирь оказался неглуп: не преуспев в открытом бою, Порта косвенными средствами навязала нам полные руки дела, изрядно ослабив позиции Шафирова в переговорах.
Кости мои срослись не идеально, и левая нога на всю жизнь осталась на дюйм короче. Со временем я почти перестал это замечать, но по прибытии в Петербург первое время еще не мог ступать на нее и прыгал на костылях. Царь ни единым словом не упрекнул за дуэль, трактуя наравне с ранеными в обычном бою. Условия мира (до возвращения в Россию приходилось только гадать о них, канцлер не удостоил нас подробностями), принесли сильнейшее разочарование. Сам призывал полгода назад к умеренности в требованиях — но тут умеренность проявили в неумеренной степени.
Не присутствовала в прелиминариях ни одна из тех ключевых позиций, которые я надеялся оставить за государем. Приобретения ограничились долиной Днепра: правый берег весь (до устья Буга), левый — на дальний пушечный выстрел от воды. Кинбурнский мыс исключался из этого правила, в обмен на обещанную (в неясных терминах) равноценную территорию со стороны Азова. Сия скромность отчасти возмещалась согласием турок провести отдельные негоциации по мореплаванию и торговле: прежде они и слышать не хотели о допуске в Черное море русских судов, хотя бы купеческих. Только ведь согласие на переговоры ничего определенного не обещает: можно говорить долго и безо всякого результата. Помимо этого, заставили крымского хана отказаться от претензий на Кабарду, однако нашей заслуги в том мало. После резни, устроенной горцами татарскому войску, Каплан-гирей все равно не имел там ни малейшей власти.
Умом я понимал неотложную нужду обескровленной и обнищавшей России в мире. Но душа болела, что столь великие жертвы пропали втуне. Ни Перекоп с его укреплениями и соляными промыслами, ни устья днепровские нам не достались, уж не вспоминая о более честолюбивых планах. Государь, сохраняя наружно хладнокровие, переживал, полагаю, то же самое. Он почти исключительно посвятил свое внимание делам шведским и польским, не возлагая надежд на неблагодарный юг и поручив его доверенным людям. Среди таковых и аз, грешный, состоял, только прежде Азовской губернии мне приказано было ехать в имение для поправки здоровья:
— Отощал, смотреть страшно. Не дай Бог, помрешь. — Царь хотел меня видеть толстым и румяным. — Заодно погляди в соседних провинциях, какие деревни к железным заводам отписать: а то Демидыч жалуется, мужики у него поразбежались. После сего проинспектируй полки, что на Белгородчине и в гетманской Украине стоят. По окончательном замирении с султаном нам столько регулярного войска будет не надобно, часть солдат в ландмилицию заберешь. Линию от Богородицка до Таганьева Рога ты мне начал строить и забросил.
