Георгий Мартынов - Каллисто
«Но почему же, — думал Широков, — такая мысль пришла ему в голову? Разве могла она возникнуть, если бы сама Дьеньи не подавала повода к этому?».
Но он ни в чем не мог найти подтверждения. Дьеньи относилась к нему и Синяеву совершенно одинаково. Но ведь тогда, на Кетьо, она поцеловала его руку!.
Слова Диегоня окончательно открыли глаза Широкову. Да, он любит Дьеньи. За что? Кто и когда мог ответить на такой вопрос! Просто за то, что она Дьеньи, — как ему казалось, лучшая девушка во Вселенной.
Этот разговор, одновременно приятный и неприятный для Широкова, произошел вечером первого дня отсутствия Синяева.
Петр Аркадьевич плохо спал ночь. Он думал о своей первой любви там, на Земле, и сравнивал оба чувства — тогдашнее и теперешнее.
За что он полюбил Лену? Говорят, что нужны общие вкусы, интересы, стремления. Было это у них с Леной? Нет, пожалуй, не было. А любовь была.
У него и Дьеньи, безусловно, есть одно общее — стремление к другим мирам. На Кетьо она рассказывала ему о своей жизни, о мечтах увидеть человека с другой планеты. Теперь она мечтала увидеть Землю.
Не это ли послужило первым толчком? Нет! Он теперь ясно видел, что полюбил ее, как только встретил в первый раз, на Сетито.
Отчего возникает это мощное чувство — двигатель Жизни? Вечная, но до конца так и не разгаданная тайна природы!
Широков уже не был юношей. Он покинул родину в возрасте двадцати семи лет. По времени, протекшем на Земле, ему сейчас должно быть тридцать восемь. Но законы субсветовых скоростей «омолодили» его почти на восемь лет. Он был тридцатилетним мужчиной.
«Не слишком ли велика разница? — думал Широков. — Дьеньи, по нашему земному счету, не больше девятнадцати, максимум двадцать. И что имел в виду Диегонь, говоря о разнице внутреннего строения? Каллистяне понимают брак только как средство продления жизни на планете. Очевидно, это он и имел в виду».
В конце концов, он окончательно запутался в своих мыслях и сомнениях. Засыпая, он решил завтра же поговорить с Диегонем прямо и откровенно. Простая мысль, что гораздо лучше поговорить с самой Дьеньи, почему-то не пришла ему в голову.
Но весь следующий день он так и не исполнил этого намерения. Причина, разумеется, нашлась сама собой: «Может быть, все это — плод моего воображения? Какими глазами посмотрит на меня Диегонь, если я ни с того ни с сего поднесу ему такую несуразную новость?».
И до самого вечера, когда Синяев, наконец, вернулся, Широков старательно избегал общества Дьеньи, на этот раз притворяясь, что ищет одиночества. Он боялся встретить испытующий взгляд Диегоня или его сына. С еще большим нетерпением он ожидал Синяева, чтобы с ним вместе уйти из этого дома, пребывание в котором стало так сложно.
Синяев прилетел, когда все сидели за ужином. С ним были Бьесьи и Аинь Зивьень.
Георгий Николаевич вошел в комнату с радостным, взволнованным лицом и бросился на шею Широкову. Он так крепко обнял его, что Петр Аркадьевич сразу понял, что и на этот раз их мысли и чувства были одинаковы.
— Что я узнал! — сказал Синяев по-русски. — Мы скоро будем говорить с Землей.
— Как говорить?
— По телеграфу.
Широков подумал, что его друг сошел с ума.
— По какому телеграфу? Подумай, что ты говоришь? Разве это возможно?
— В том-то и дело, что возможно. — Синяев радостно засмеялся. — Не веришь? Спроси Зивьеня. — Он повернулся к каллистянам и продолжал уже на их языке: — Мой друг мне не верит. Подтвердите ему, что я говорю чистую правду.
Зивьень посмотрел на Широкова и очень серьезно сказал:
— Если разговор идет о связи с Землей, то Синяев говорит правильно. С его помощью мы убедились, что можем осуществить задуманное. По счастью, как для нас, так и для вас он опытный астроном. Будь с вами человек другой специальности, ничего бы не получилось. Но для успеха нужна большая работа. Готовы ли вы к ней?
— Если дело идет о связи с Землей, на которую не потребуются долгие годы…
— Ни одной минуты, — вставил Синяев.
— …то, разумеется, я готов на все для ее осуществления.
— Ты знаком с азбукой Морзе? — спросил Синяев.
— Не имею о ней ни малейшего представления.
— Мы так и думали. Но в какой-нибудь из книг, взятых нами с Земли, она должна найтись. Иначе все пойдет прахом.
— Объясни же, наконец, в чем дело. Что ты меня мучаешь? — взмолился Широков.
— Легко сказать! Я сам с трудом и далеко не все понял. Но это долгий разговор. Вернемся домой.
Широков привык читать мысли Синяева. Он понял, что Георгий почему-то не хочет говорить при каллистянах.
— Вернемся, — сказал он, вставая.
Как всегда, никто не пытался уговорить их остаться, раз они выразили желание уйти.
— Разрешите мне завтра утром посетить вас, — попросил Зивьень. — Надо обо всем договориться подробно.
— Ну разумеется, — ответил Синяев. — Может быть, вы переночуете у нас? — с легкой запинкой, которую заметил один Широков, прибавил он.
— Нет, я останусь здесь. Расскажу обо всем Диегоню.
— Вы давно знакомы? — спросил Широков, желая выяснить, в каких отношениях находится Зивьень с семьей его старого друга. Он видел, что они поздоровались так, как будто виделись еще вчера.
— Я знаю Диегоня, — ответил Зивьень, — так же, как знают его все каллистяне. Но мы увиделись впервые.
Вьег Диегонь вызвался проводить их.
— Будем очень благодарны, — ответил Широков. — Я сам хотел попросить об этом.
Попрощавшись, они вышли на террасу. Бьесьи села в олити Диегоня и улетела домой. Вьег Диегонь должен был вернуться на олити Синьга, которая так и осталась на террасе дома Широкова и Синяева.
Уже стемнело, и деревья сада потеряли свою яркую окраску. Небо по-прежнему было затянуто облаками; погода не менялась в эти дни. Каллистяне продолжали охранять своих гостей от прямых лучей Рельоса. Искусственная облачность была достаточно плотна, но дождя не было.
— В Атилли дождь не нужен, — как-то ответил Диегонь на вопрос Широкова. — Атмосферная влага направляется для поливки полей и лесов.
Олити под управлением Вьега Диегоня быстро доставила их домой. Каллистянин спросил, не нужно ли что-нибудь людям, и, получив отрицательный ответ, попрощался и улетел обратно.
— Ну, наконец-то! — облегченно вздохнул Синяев. — Я устал в их обществе.
— Я тоже, — наполовину искренне сказал Широков.
Как только покинули дом Диегоня, образ Дьеньи снова заполнил его сознание. «Что за наваждение!» — подумал он.
Комната осветилась, как только они вошли в нее. Свет загорелся не сразу, а постепенно, не ослепляя внезапной вспышкой. Но его источника нигде нельзя было заметить.
