Георгий Гуревич - На прозрачной планете
— Глубина тысяча двести семьдесят — диктовал я. — Пласты известняка. Отпечаток спиральной раковины. Вероятно, гигантский аммонит. Продолговатые раковины белемнителлы. Предполагаю верхние меловые отложения.
Сысоев торопливо чиркал пером.
— Вы уверены, что это был аммонит? — переспрашивал он. — Я не разглядел. Стоит ли записывать? Юрий Сергеевич, убедите Ходорова остановить машину. Так нельзя работать. Это же пустая трата времени.
Сам я хуже всего работаю в тихой комнате за письменным столом. Дома все мешает; шепот, шаги в коридоре, грохот грузовика на улице. Я успеваю гораздо больше, когда времени в обрез, собирается гроза или донимают комары. В трудных условиях как–то мобилизуешься, забываешь обо всем постороннем. А Сысоев, видимо, не умел приспосабливаться, привык к неторопливым размышлениям над бумагой. И тут он суетился, ломал карандаши, забывал и терялся, плачущим голосом твердил:
— Честное слово, я брошу. Это несерьезно. Нельзя заниматься геологией из окна поезда.
Но он был неправ. Геологией можно заниматься повсюду — и в поезде, и на пароходе, и с самолета даже. Там работа иного сорта — не кропотливое описание, а беглый обзор. Однако в самом начале, когда только приступаешь к поискам, как раз полезен беглый обзор. Во всяком деле так. Ведь и артист, прежде чем учить роль, читает всю пьесу. Сейчас машина протаптывала первую тропочку на громадной неведомой территории. Конечно, обзор был нужен прежде всего. И следовало приспосабливаться к темпу, глядеть зорче, распознавать быстрее.
— Пишите, Петр Дементьевич: «Асфальтит. Глубина тысяча триста девяносто». Наконец–то!
Сысоев с раздражением отшвырнул перо.
— Почему асфальтит, Юрий Сергеевич? Есть сотни минералов темного цвета. Почти все вулканические основные породы…
— Асфальтит здесь должен быть, а основные не должны быть.
Сысоев был сбит с толку, растерян, иначе он не сказал бы почти невежливо:
— В статьях вы так солидны, осторожны в выводах, а тут ведете себя, как студент–первокурсник. Почему асфальтит?
— Потому, что я ждал асфальтит. Потому что я думал, что мы встретим асфальтит.
— Рано нам думать, Юрий Сергеевич. Наблюдать надо, собирать факты. Есть же порядок в научной работе.
Этот любитель порядка начинал раздражать меня.
— Кажется, для вас порядок дороже, чем открытие, — съязвил я. — Вероятно, дома вы обедаете по часам шестнадцать минут с четвертью и устраиваете скандал жене, если вилка положена не с той стороны.
— Во всяком случае, я не швыряю слов на ветер. В геологии хватает теоретиков. И так на двух геологов три теории, четыре догадки.
— А я предпочитаю идти в поле с догадкой, потом проверять ее фактами. Догадка моя такова: мы увидим третичные сланцы и мел на всех склонах, вплоть до впадины. Сланцы с прослойками угля и асфальта. Вулканические породы как редкость. Во впадине их не будет совсем. Запишите и проверьте.
Но тут послышались взволнованные восклицания. Я обернулся. На переднем экране виднелись тугие клубы бурого дыма…
16
Вот что произошло.
Перепрыгивая с трамплина на трамплин, машина нацелилась на широкий, достаточно вместительный уступ. Она измерила его невидимыми щупальцами–локаторами, подсчитала размеры уступа и длину прыжка… Математика не ошиблась, подвела природа. Уступ был удобен и широк, но держался на честном слове. Он рухнул, как только гусеницы оперлись на него, обрушился мутным потоком жидкой грязи. Вскипели бурые клубы — так выглядела подводная лавина. Через минуту клубы заволокли все экраны. Слепые прожекторы уперлись в непроглядную муть.
Машину стремительно несло вниз. Судить об этом можно было только по цифрам глубины. Цифры так и мелькали. Единицы слились в сплошное светящееся пятно, десятки сменялись ежесекундно: 1580, 1590, 1600, 1610…
— Эти грязевые реки могут унести ее за много километров, — шепнул сокрушенно Сысоев.
На километры машину не унесло. Внезапно экраны вспыхнули ярким светом все одновременно, и цифры на табло перестали мелькать. Машина застряла, на глубине тысяча шестьсот сорок восемь метров.
— Алексей Дмитриевич, нас не засыпало?
Хриплым, севшим от волнения голосом Ходоров ответил:
— Едва ли засыпало. Сигналы проходят. Ил погасил бы их. Потерпим. Муть после лавины оседает долго — полчаса иногда.
— А почему она не движется в мути?
Ходоров промолчал. Почему не движется? Что–то испортилось. А что именно?
Тянулись томительные минуты. Мгла не оседала.
Наконец экраны начали светлеть, почему–то сначала в самом низу. Потом в полумгле показались силуэты. Они стали отчетливее, и перед глазами зрителей появились великолепные морские перья, напоминающие и перо петуха, и папоротник, но только багрового цвета, цвета гаснущих углей.
Морские перья хотя и похожи на папоротник, но это животные, тоже сидячие, как кораллы, губки, актинии и морские лилии. И полагается им сидеть на дне, но здесь почему–то целая роща перьев свешивалась с потолка.
— Мы перевернулись, да? — спросила Казакова.
К сожалению, она угадала. Вода смягчила падение, поломок не было, но машина лежала на спине, беспомощная, как перевернутый жук, и баламутила воду гусеницами.
— Алексей Дмитриевич, а на перевертывание есть программа?
Оказалось, что есть. Имеется специальный маховик, он должен создать опрокидывающее усилие…
На заднем экране бежали струи, кипела вода, вспененная лопастями. Ну же, ну!
Нет, все на прежнем месте. Перья свешиваются с мнимого потолка. Невидимые течения волнуют их, как ветерок.
— Сейчас она повторит и перевернется, — сказал Ходоров не очень уверенно.
Опять потекли спиральные струи, вздымая муть. А когда она осела… багровые перья по–прежнему свисали сверху.
И еще одна неудачная попытка, и еще одна, и еще…
На Ходорова жалко было смотреть. И у всех остальных лица постепенно вытягивались. Мы чувствовали себя, как будто сами застряли в грязи. Сначала путник смущенно посмеивается над своей неловкостью, потом досадует, сердится, потом приходит в ужас. Он уже не жалеет одежды. Лишь бы выбраться как–нибудь…
Рывок!
Нет результата.
Цифры неизменны. Маячит на табло все та же глубина — 1648 метров. Тысяча шестьсот сорок восемь! Рекорд батисферы Биба позади, до батистата еще очень далеко. Неужели путешествие кончилось, нельзя прибавить ни единого метра? И впадины я не увижу, не проверю свои предположения?
— Вам придется все же изменить программу, Алексей Дмитриевич.
Мы как–то не сообразили, что изменение программы не поможет. Машине можно задать лишь то, что ей по силам. Она не могла перевернуться, какие приказы ни посылай. И с человеком то же. Он может сделать лишь то, что ему по силам. Прикажи перепрыгнуть через дом, все равно не перепрыгнет.
