Илья Артемьев - Уддияна, или Путь искусства
— Говорят, что мой ученик — самый бестолковый среди всех.
— У них тоже есть ученики?
— У кого есть, у кого нет. Это неважно. Еще они говорят, что ты ужасно напуганный.
— Я напуганный?
— Ну не я же! — Халид ехидно заулыбался. — Конечно ты. Вернее, твое тело напугано.
— Чем же оно напугано?
— Не знаю. Выясним. Значит, не идешь танцевать?
— Нет. Не надейся.
— Ладно. Тогда пойдем прогуляемся. Авось тебе получшает.
Мы вышли в палисадник и двинулись в сторону дальней посадки, сохраняя молчание.
Первым нарушил его я:
— Допустим, у меня действительно полно страхов. Но что делать — я такой.
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Раз ты мой учитель — вот и помоги мне.
— В чем я должен тебе помочь?
— Избавиться от страхов.
— А сколько их у тебя?
Его вопрос слегка ошеломил меня. Я задумался, пытаясь заняться подсчетами. Халид тихонько посвистывал.
— Я не знаю. Трудно сказать.
— Давай предположим. Говори первое, что приходит на ум.
— Э-ээ… Штук семь.
— Угу. А какие они?
— В смысле?
— Например: маленькие или большие?
— По размеру?
— Ну да, по размеру. Ты сказал, у тебя имеется семь штук страхов. Предположим, они все разные и могут отличаться друг от друга по цвету, по размеру, по форме.
Подобный ход мысли никогда не приходил мне в голову. Страхи представились мне как семь темно-серых «хвостов» или щупалец, шевелящихся вертикально за спиной.
Зрелище было не из приятных. Наблюдая дальше, я заметил, что среди них выделялось два особенно темных и устрашающих. Эти щупальцы поднимались выше головы и зловеще извивались. Я описал картинку Халиду.
— Замечательно. Остальные пять, стало быть, неважные?
— Похоже на правду.
— Попробуй сказать им об этом.
— Сказать что?
— Что они для тебя не имеют значения и общаться ты намерен только с самыми важными.
— Как я должен это сказать?
— Да как хочешь. Например, словами. И еще — не забудь поблагодарить все свои страхи за то, что они существуют и помогают тебе.
— Интересно, как это они мне помогают? По-моему, только вредят. И у меня совершенно нет желания их благодарить.
— Нет — значит появится! Не надо много думать. Делай то, что я тебе сказал.
Преодолевая острое нежаление, я весьма коряво высказал про себя благодарность своим страхам. Наверное, по правилам Искусства, это следовало делать от души, но душа упорно сопротивлялась. Что-то абсурдное виделось мне во всем этом упражнении. Вслед за тем с гораздо большей охотой я высказал пятерым «хвостам», что не нуждаюсь в их услугах. Как ни странно, «хвосты» поблекли и словно бы увяли. Осталось два самых главных.
— Хорошо, — заметил Халид, выслушав мои результаты. — Теперь ты видишь — со страхами можно общаться. И договариваться.
— Зачем это нужно?
— На пути Искусства необходимо уметь общаться с миром. В том числе, и с внутренним. Я задал тебе саму возможность общения, контакта. Ты убедился, что твои страхи — это не нечто абстрактное. Они имеют форму, цвет, размер, они могут подчиняться твоей воле. Хотя воля здесь — далеко не самое главное.
— А что главное?
— Твоя благожелательность. В тебе, как и в любом человеке, обитает множество внутренних жителей или частей сознания — называй как хочешь. Они все разные, у каждого — свои интересы. Вот ты почему-то решил, что твои страхи враждебны тебе. Но что такое ты? Вероятно, они враждебны той части, которая их боится.
Другие части чувствуют все по-другому.
— Растолкуй, пожалуйста.
— Ради Бога. Природой в человеке заложен страх. Это совершенно нормальное чувство — такое же, как гнев, радость, уныние. При этом страх — очень древнее существо. Он — страж, который охраняет нас, равно как и другие живые формы, от опасности, от необдуманных поступков, наконец, от преждевременной гибели. Именно за это его и следует благодарить. Однако есть и другое чувство — боязнь страха.
Вдумайся, чего ты боишься больше — реального хулигана, который может напасть на тебя, или того, что ты испугаешься, не сможешь постоять за себя, будешь унижен и в результате станешь презирать себя. Вернее, твои амбиции, твоя гордыня не дадут тебе спать спокойно.
— В общем, ты прав. Но страх все равно остается. Например, когда я попадаю в ситуацию реальной агрессии, тело и ум как бы цепенеют, и я оказываюсь просто бессилен. Тогда я начинаю искать иные выходы. Например, пытаюсь договориться с человеком, который мне угрожает, вместо того, чтобы сопротивляться, драться.
— Что же в этом плохого?
— Ну как что? Нападающий имеет надо мной полную власть.
И я рассказал Халиду одну историю из детства. Мы с приятелем убегали от соседских мальчишек — они были из чужой компании, и отношения между нами были крайне воинственные. Как правило, я не принимал участия в потасовках, да и соперники были не из самых сильных, но страх все равно брал свое. Мы бежали к подъезду, где жил мой приятель — там была «зона безопасности». Преследователи приближались. Приятель уже вбегал в подъезд, а я был от него метрах в двадцати.
Неожиданно какая-то сила остановила меня, словно бы я впал в кому. Тело одеревенело. Я остановился и стал терпеливо дожидаться преследователей.
Удивленные, они догнали меня и «взяли в плен». Нельзя сказать, что «враги» издевались надо мной, но было очень гадко. Отношения с приятелем испортились навсегда — он счел меня трусом, и правильно сделал.
— Я ничего не мог с собой поделать, — так я закончил эту невеселую историю.
— И с тех пор ты считаешь себя трусом? — спросил Халид.
— Да нет, еще раньше — такое приключалось много раз.
— Чего бы ты хотел теперь?
— Избавиться от этой «комы», сопротивляться.
И я снова пустился в излияния. С детства я мечтал стать сильным, заниматься спортом — например, борьбой. Однако родители были против: мать считала, что борьба — опасная штука, можно покалечиться. Меня думали определить на фигурное катание, но я считал, что это занятие для девчонок, и фигурное катание заглохло.
Выросши, я многократно пытался заняться атлетической гимнастикой, но всегда происходило одно и то же: после полутора-двух месяцев я простужался, и дальше дело не шло. Мне казалось, что тело активно сопротивляется физическому развитию.
— Правильно казалось, — утвердительно закивал Халид. — Оно у тебя сковано страхом изнутри, и малейшие попытки что-либо изменить нарываются на отчаянное сопротивление. Между умом и телом есть негласный договор; я не совсем еще разобрался, в чем суть, но главное — тебя этот паритет устраивает.
