Илья Артемьев - Уддияна, или Путь искусства
— Как этому можно научиться?
— Прямых подходов нет — только окольные. Прежде всего, людей надо перестать бояться.
— Я и так не боюсь.
— Неправда, — мягко заметил Халид. — Боишься, еще и как. Вернее, ты их не видишь. Люди для тебя — это тени, каждая из которых несет определенные качества. В основном, ты делишь эти тени на опасные и безопасные. Безопасные могут быть еще и полезными. С некоторыми можно договориться и создать совместное безопасное пространство — например, на работе или в любой иной группе.
Некоторых можно подчинить или очаровать — и то, и другое вещи временные, но приятные. Так люди ведут себя в семье. С опасными дело обстоит хуже. Лучше всего держаться от них подальше, но если не получается, приходиться играть в их игры — то бишь подчиняться, сохраняя при этом для себя некую иллюзию независимости.
В подчинении можно зайти так далеко, что опасный клюнет на твою удочку и сделается зависимым от тебя. Тогда ты празднуешь победу — до следующего раза.
Я снова был в шоке. Халид бил жестоко и без промаха. Однако теперь возмущение сменила глубокая тоска.
— Эй! — окликнул меня Халид. — Опять наркоманишь?
— Отстань, — пробурчал я.
— Достойный ответ для ученика мага!
— Какой там ты маг…
— Здравая мысль. Только вот что я тебе скажу: какой бы ты эмоции не сдался, — это плен. Чувства приходят, и ты живешь с ними бок о бок — не борешься, но и не сдаешься. Депрессивные люди — наркоманы тоски и малодушия, оптимисты — наркоманы поверхностного взгляда на жизнь. И те, и другие достойны сожаления.
— Тебя послушать — нормальных людей в мире вообще нет.
— Совершенно верно! В мире вообще нет людей. Есть человек — конкретный, стоящий перед тобой здесь и сейчас. Им может быть кто угодно — друг, враг, незнакомец. Важно одно: нет скопища под названием «люди», есть конкретные живые существа, с которыми ты общаешься каждый день, по отношению к которым ты испытываешь различные чувства. У них есть имена, биографии. Они — живые, а не тени. Открой учебник психологии — там нет жизни, там некие законы, которые движут условными человеками. Я говорю тебе: нет законов! Каждый человек — это вселенная. И то, что нас вообще что-то объединяет — невыразимое чудо!
Этот монолог Халид произнес на одном дыхании — с жаром, который был ему обычно не свойствен. Он даже запыхался и тыльной стороной руки вытер пот со лба.
Похоже, разговор коснулся чего-то действительно важного.
— Предположим, — осторожно начал я, — что нас действительно окружают замечательные создания — вселенные, по твоим словам. Откуда же на Земле столько зла? Откуда Сталин, Гитлер, Чингисхан?
— Да не сказал я, что вселенная — это хорошо. Или плохо. Вселенная — это множественность, глубина, простор, изменчивость. Когда ты признаешь за человеком право быть вселенной, меняется отношение к нему.
— Да, кстати, ты мне преподнес замечательный урок. Но ведь твой поступок — чистый эгоизм! Может у меня действительно был важный разговор. Мало того, что ты прогнал меня — допустим, ты был не в духе, хотя и мог объясниться словами. Но применил удар ниже пояса. Это даже подло! По-твоему так надо относиться к вселенной?
— Подбери слюни, — равнодушно бросил Халид, — и прекрати это жалкое вяканье.
Я и не думал прогонять тебя — я показал свое нежелание тебя видеть в данный конкретный момент. Будь ты, допустим, воин, то настоял бы на разговоре, раз он для тебя действительно так важен. Но ты пошел на поводу у своего поноса, и раз ты выбрал понос, отнесись с достоинством к этому выбору. Силен — наступай, слаб — отступай. Для воина ни в том, ни в другом нет поражения.
— Но этично ли вообще влиять на людей таким образом?
— Неэтично только одно — брать в руки меч, которым не сумеешь воспользоваться.
И то — это неэтично по отношению к мечу. Все остальное — разговоры. На твоем месте я бы просто молчал: до искусства влияния тебе еще очень далеко.
ГЛАВА 7. СТРАХ ОПОССУМА
На первое мая в общаге организовали дискотеку. По правде говоря, я не очень-то люблю местные танцульки: зал тесный, жара, дурацкий звук, а главное — все стараются по этому случаю как следует напиться. Потолкавшись с часок, я неожиданно разглядел в самой гуще танцующих Халида. Он бурно отплясывал лихую джигу в компании земляков. Присев у стеночки, я решил дождаться, пока он слегка угомонится. Я снова нарывался на душещипательную беседу.
С Халидом мы общались уже достаточно долго. По большей части, он философствовал; кроме «врастания» и «гиперреальности» новых практик фактически не было. Впрочем, учение, элементы которого пытался втолковать мне Халид, интересовало меня гораздо больше любых техник. Склоняясь по привычке к интеллектуальным размышлениям, я пытался связать его с известными мне направлениями: буддизмом, Кастанедой, Ошо, учением суфиев. Но Халид упорно сопротивлялся моим потугам.
Всякий раз, когда я обнаруживал в его рассуждениях сходство с различными учениями, он ловко противоречил себе и путал следы. Путь, который он называл Искусством, с большим трудом поддавался определениям. Пока я сформулировал для себя единственный доступный мне постулат: Искусство — это подход, универсальное мировосприятие, которое может быть применимо к любой сфере жизни и трансформирует ее в соответствии с задачами практикующего. Возможно, я и ошибался.
— Почему не танцуешь? — рядом со мной стоял потный, взъерошенный Халид.
— Да так. Не хочется.
— Как — не хочется?
— Очень просто. Ты еще долго намерен плясать?
— Не знаю, какая разница. Ты меня ждешь, что ли?
— Допустим.
— Ну уж нет. Сегодня — никаких разговоров. Ты мой должник. Пошли!
Халид ничтоже сумняшеся взял меня за руку и поволок в гущу танцующих. Я чувствовал себя крайне дискомфортно. Танцевать совершенно не хотелось, да я и не умел. Немалым усилием я заставлял тело двигаться в ритме — со стороны это, должно быть, выглядело весьма неприглядно. Халид и его друзья плясали как заведенные, периодически что-то выкрикивая на своем языке. То и дело они поглядывали на меня, переговаривались и хохотали. Мне стало противно. Едва дождавшись конца песни, я снова смылся под стенку. Халид нагнал меня.
— Что случилось? Почему ты такой скованный?
— Я же сказал — не хочу танцевать.
— Но почему?
— Нипочему. И какого черта твои приятели смеются надо мной?
Халид мягко хохотнул.
— Они не над тобой смеются, а надо мной. И потом — хороший урок для твоих амбиций.
— Почему это они над тобой смеются?
