Владимир Чистяков - М. С.
Но тут он заметил, что хочет сделать она. Единственное, что она могла сделать в таком состоянии — плюнуть ему в глаза. Но он не хочет этого. И действовать надо было быстро. Будь он с ней наедине, он бы это, скорее всего, стерпел. Но он не один. И он не хочет, что бы кто-то видел его позор. Он сразу понял, что она сейчас видит только его. И почему-то считает, что он пришёл только поиздеваться над ней. И надо показать, что он пришёл за чем-то другим.
Он медленно отпустил её подбородок. Спрятать руку в карман? Нет. Только не это. Когда задумаешься, то бывает что рукой охватываешь нижнюю челюсть. Откуда этот жест? Ведь он ничего не значит. Но человек кажется задумавшимся. Он понял, что проиграл это молчаливый бой. И она поняла, по крайней мере то, что он её испугался. Хорошо хоть, что она ещё не осознала до конца тех страшных сил, что таились в ней. Но этот жест задумчивости…
По крайней мере, для Тима этот жест хотя бы знак того, что бой проигран с честью. Она победила и так. И ничего больше не надо. Это он смог дать понять своим жестом. Она чуть прикрыла веки и слегка склоняет голову на грудь. Ей просто очень тяжело так держать, как она держала до этого. У неё чудовищная сила воли. Но почти уже нет физических сил. И только на силе воли она выиграла бой. С более чем достойным и грозным противником.
А противник так и стоит словно задумавшись. Она смотрит на него. Она не может торжествовать. Болит всё тело, болят раны. Огнём горит вырезанная на плече звезда. Кровавый туман застилает глаза. Она чувствует, что вот-вот снова потеряет сознания. Но она знает, что не может, не должна этого допустить, пока враг ещё смотрит на неё. А она буравит его своим почти тускнеющим взглядом. Она не потеряет сознания, пока враг смотрит на неё. Назло и вопреки всему. Она будет держаться. Этой радости ему не видать. И точка. А кровавый туман всё сильнее. И сквозь него уже почти ничего не видно. В ушах словно шумит море. Всё сильнее и сильнее. И её словно жгут. Фигура в тумане уже почти не видна. Уже почти превратилась в чёрный силуэт в багровой воде. Уже утративший человеческие черты, и выпустивший длинные скользкие щупальца вместо рук. Но поворот пока ещё человеческой головы она всё-таки заметила. И накатилась чернота.
Тим повернулся к Кроттету. Пустым кажется взгляд министра. Но уж кто-кто, а Тим-то прекрасно знает, что такого взгляда у Кроттета не может быть по определению. И министр сейчас видел почти то же, что и он. И понял почти тоже самое. Вот только что он об этом подумал — кроме него самого об этом никто не узнает. Но эти мысли следовало отложить на потом.
Сейчас следовало принять какое-либо решение. И император решил:
— Эти трое из твоего ведомства?
— Да.
— В штрафбат. Немедленно. И чтобы завтра были на фронте.
— Есть. — сказал безо всякого выражения. У него и не такие без следа пропадали.
Тим младший дёрнулся, словно хотел что-то сказать, но осекся, едва взглянув на Кроттета и на отца, взгляд и того, и другого не предвещал ничего хорошего.
— К нему лучших психиатров. Всех чинов и званий с этого момента он лишён. Готовьте официальные бумаги. Уведите.
Это немедленно выполнено. Вместо тех четверых и охранников вошли новые люди. Несколько женщин и мужчин. Лучшие столичные медики, медсёстры и переводчик.
— Прикажите снять её? — спросил Кроттет.
А император нутром чует — министр просто жаждет об обратном приказе — добить. Да и сам с трудом борется с подобным желанием.
— Да. Пусть её осмотрят и приведут в порядок. Я хочу говорить с ней и как можно скорее.
Был десятый месяц четвёртого года войны…
Марина очнулась от резкого запаха, ударившего в ноздри. Открыла глаза, и сразу закрыла, ибо в лицо бьёт яркий свет. Чувствует, что лежит на чём-то похожем на клеёнку. И на ней ничего нет, но нет ощущения грязи на теле, преследовавшей её несколько месяцев кряду. Вокруг стоят несколько человек. Но не только мужчины. И ничего страшного с ней вроде не происходит. Ибо это врачи.
— Она очнулась. — сказал кто-то по-грэдски, но с резким акцентом.
— Позвать переводчика? — это на миреннском языке
— Рано. Сделайте ещё два укола вот этого.
— Не опасно?
— Нет. Она чрезвычайно вынослива, но очень слаба.
— Поразительно, что она выжила.
Марина всё понимает, но лежит абсолютно неподвижно, хотя уколы довольно болезненны. Но по сравнению с тем, что пришлось испытать раньше…
— Она очень сильно истощена. Придётся подбирать специальную диету.
— Сейчас это не важно.
— Сильной эмоциональной встряски в настоящий момент она может просто не выдержать. Душевные силы её на пределе.
— Есть приказ.
— Она очень больна.
— Есть приказ.
— Ей нужно время, что бы хоть немного оправиться. Хотя бы несколько часов.
— Они у вас есть.
— Теперь её можно поднимать.
— Она сможет стоять на ногах?
— Не знаю.
Марина почувствовала, что стол пошёл вверх. Чьи-то руки аккуратно подхватывают её. Через голову накинули что-то вроде халата без рукавов. Теперь она стоит, поддерживаемая с двух сторон.
— Она в сознании?
— Да.
— Пусть откроет глаза.
Заговорил переводчик. Его грэдский просто великолепен.
— Ваше высочество, вы нас слышите?
— Да. — еле слышно ответила Марина. Ей просто очень тяжело говорить.
— Сейчас вас отведут в другое помещение и помогут одеться, потом вас накормят.
Неожиданно его прервали.
— Почти ничего из того, что вы доставили, ей сейчас есть нельзя. Она очень истощена.
— А что можно?
В этот момент Марина открывает глаза. Это действительно что-то очень похожее на хорошо оборудованную операционную. Всё белое. Кафель, стекло и металл. Довольно много народу. Несколько врачей и офицеров. Марину под руки поддерживают две молодых женщины в белых халатах. Один из врачей — мужчина лет сорока разговаривает с офицером.
— Так что ей можно — спросил офицер
Врач в ответ стал говорить какие-то названия. Только однажды офицер достал блокнот и попросил что-то повторить. Из чего Марина заключила, что у него прекрасная память.
— Отпустите меня — сказала она — я хочу посмотреть, могу ли ходить сама.
Женщина взглянула в сторону одного из врачей, тот кивнул.
Марина осталась стоять. Это тяжело, но она чётко ощущает — ей вполне по силам. Да, медики над ней поработали, похоже, очень хорошо. Раны ушибы и синяки почти не болят. Губы и то словно не были разбиты. Она ощущает себя только страшно усталой. Левая рука в гипсе. Пытается сделать шаг, это вполне удаётся. Непривычно снова ходить не чувствуя на руках и ногах кандалов. Один из офицеров посторонился. За его спиной дверь.
