Борис Письменный - О, Пари
На травяных склонах по берегам и опушкам происходит чтение, пикники или дрема в тени, в мотыльками дрожащих солнечных пятнах. Там, где в душной высокой траве приманивая шмелей, сверкают атласом красные полевые маки. Натура вольная красива, да только на слово или на взгляд. Совсем не то происходит на самом деле. Действительность зловредна: сорванные маки слипаются в неприятные катышки, вянут; газетные листы разлетаются веером н не прочтешь; под лопаткой колет; остро впивается в спину еловая шишка; и, вообще, все как-то душно, потно, в раздражающей ползне муравьев, в подлых комариных укусах...
Когда от жары, от истомы делается невтерпеж, разом темнеет, ударяет гром, на щеке к испарине добавляется небесная капля, потом, другая; и н обрушивается ливень.
Ближе к сумеркам - речная гладь пуста, зеркальна, если не считать эскизных росчерков конькобежцев - жучков-плавунцов; их нам неведомых предначертаний вокруг лопающихся пузырей и расходящихся циркульных кругов. В купальнях к этому времени вакансного общества давным-давно нет; оно - на освещенных террасах, в звоне посуды, в бонтонных разговорах. Или - под круглыми фонарями танцулек, где шаркают козлиные ножки субтильных мсье и неиствует, оглушает канкан.Там одна за одной взлетают многослойные цветы капустных юбок с черными оборочками; в жарком нутре у них, туда-сюда, вихляют черные ножки-козявки в сетчатых чулках; вихляют, дразнят, подманивают, томят и, сразу - жжжах! - ноги в разрыв, в шпагат: - жжжах н одна, жжжах! - другая и - третья...
А в черных ночных небесах - фейерверк. Сполохи оранжевого огня выхватывают из темноты недвижные облажа, так и висящие, как они прежде висели днем, и еще дымные тени, летящие сквозь них, как куски громадного аэроплана. Веселые искры разлетаются фонтаном. Огонь красиво спадает вниз, на залив, где догорает на черной воде мерцающим городом огней и света. В непроглядной тьме ночи дельфины и москиты бесятся от ультразвукового смерча гибнущих голосов.
9.НЕОПОЗНАННЫЙ
Я думаю, что какое-то время Макс еще приезжал в сводный морг Отдела Безопасности Полетов на опознавание трупа. Моего тела обнаружить не удавалось. В общей сложности не было найдено девятнадцать тел. Семьям погибших были выписаны заочные сертификаты. Для мамы, все еще не вышедшей из больницы, я был где-то в дальней Канаде, на экспедиции. Даже Макс, временами, начинал верить, что со мной ничего не случилось. И, верно, спозаранку из моей комнаты, как всегда летит, надрывается грассирующий голос:
н О, Пари... Расцветает любовь в двух веселых сердцах. И с чего бы? н От того, что в Париже влюбились они. И весною...
Кто там слушает это в комнате? Кто все это пишет сейчас? Я сам или некий медиум? Бог весть. Какая, в конце-то концов, разница! Я допускаю, что по утрам, особенно по ранним утрам, никто другой, как я сам стою и гляжу на рассвет из окна, может быть, все придумав, фантазируя наяву, никуда не ездив, ни в Париж, ни в Канаду.
На подоконнике, закатив свои фарфоровые глаза, лежит тряпичная кукла Жюмо с единственной рукой в высокой красной перчатке до локтя. Она прислушивается к головокружительному вальсу об обиталище сладких фантазий и грез:
- И весною... Над крышами флюгер-кокетка крутится. С первым ветром, была-не была, он влетает в Париж. Ноншалантный...
----( к о н е ц)------------------------------
ЭПИЛОГ ОТ ИЗДАТЕЛЯ НАСТОЯЩИХ ЗАПИСОК
Вышеприведенную историю меня попросил перевести на английский мой старый знакомый - мистер Гидеон Аалтунен, старший закупщик и партнер Аукционной фирмы АПА? - Аалтунен, Палтунен энд Альтшуллер. Человек, явно не без драматического дарования, он почти никогда не снимает своих черных очков и любит поражать меня своим рокочущим басом и мефистофельским бравадо:
- Борррис, вы, что думаете? Мы тут играем жизнью и смертью. Наш элегантный бизнес базируется на трагедии, на четырех "Д" - Death, Divorce, Debts, Depression - Смерть, Развод, Долги, Крах. Одно время Гидеон скупал русских авангардистов начала века - Явленского, Клюина, Малевича, но потом, еще до разгромной статьи "Фальшак!" в журнале "Искусство в Америке", он убедился в массовых подделках и потерял деловой интерес. Случается, он приглашает меня в галерею на верхний Вест Сайд для переводов и неформальных консультаций по вопросам восточно-европейского быта и антиквариата. Недавно меня вызвали на аукционную сессию по поводу закупочного лота 0794. Мистер Аалтунен был чрезвычайно занят; поэтому я сам ознакомился с картиной обнаженной модели и сел ждать в общем рабочем зале. Наконец, меня пригласили в кабинет.
Мистер Аалтунен извинился, поблагодарил за терпение. Он сказал, что по основной картине в совокупности с двумя ящиками прочей живописи вопросов не имеется и заговорщицки шепнул: - Полотна, купленные за полмиллиона, запроданы с хорошим коммиссионньм процентом, так как... - И еще тише, мне на ухо: - Малоизвестный мастер погиб на TWA-800. И мистер Аалтунен показал мне копию свидетельства о смерти. Находившийся в составе лота плотный целлофановый пакет с бумагами, принятый сначала за паспорт работы, оказался при ближайшем рассмотрении русским текстом. Там же было приложено уведомление, что поставщик торгового лота за указанньм номером просит, если можно, не выбрасывать, вернуть ему эти бумаги. Мистер Аалтунен абсолютно не возражал, но, осторожность не мешает, просил моего, так сказать, просвещенного мнения.
Пакет содержал мелко исписанные листы с неясньми эскизами на полях. На титульном листе рукописи, под резким росчерком в виде силуэта Эйфелевой башни был титул - О, Пари! Ниже, карандашом, мелко приписано - "Поэма".
Не успел я приступить к чтению, как был напуган криком - Здравствуйте! Улыбаясь, ко мне подсел высокий человек; сказал, что он - представитель поставщика, Макс. Он быстро и путанно говорил, что художник проданной картины был бы (или будет?) счастлив. Что он не получал в жизни подобных денег, как это бывает в истории искусства. Что дело пахнет трагедией и загадкой; намекал на дорогие похороны не то художника, не то его матери. Этот господин предложил быстро сделать ксерокопию русских записок, одну н ему, другую - мне; и, явно преувеличивая мои полномочия и возможности, стал уговаривать меня, что для улучшения спроса и картинного бизнеса надо немедленно опубликовать записки (что я, собственно говоря, и делаю настояпщм изданием).
С позволения мистера Аалтунена мы сделали ксерокопии. Я сдал оригинал записок архивисту галереи. На всякий случай. Пока я читал то, что выглядело как исповедь автора проданной живописной работы, преставитель поставщика, он уже получил свой весьма круглый чек за картину, не уходил от меня. Странным образом он оживлялся все больше и больше. Читая, я встречал его имя в записках; а он, в это время говорил, не умолкая, что с родителями, слушателями Высшей Партшколы, жил в Москве на Садово-Кудринской. Как иностранец он был знаменитостью своего рода.
