Борис Письменный - Субурбия
Борис Письменный - Субурбия краткое содержание
Письменный Борис
Субурбия
Борис Письменный
СУБУРБИЯ
(глазами новичка)
У нас тогда останавливались очередные гости из России, прибывшие на рекогносцировку местности.
Просыпаюсь - от света,потустороннего, наоборотного, как в фильмах Спилберга, и, когда полностью открываю глаза, - вся спальня дрожит, точно под водой.
Состояние - шиворот-навыворот: кисло, горько, все не так - как верхом на корове.
Соображаю - сплю или опять вчера намешали с гостями 'Баллантайн', какое-то 'Шато', привезенный в подарок горькотравный 'Рижский Бальзам'?
Сглотнул горечь, глянул в окна - и ах! - будто марлей затянуто долгожданным снегом. Русские привезли зиму точно под Рождество.
Выезжать из дому надо было минимум за час, чтобы к девяти добраться до городка в соседнем графстве Эссекс, где я работал в страховой Компании. Пригород наш, обычная северо-американская 'субурбия', был за ночь укрыт пышным, ещё чистым и легким новеньким снегом. Я с удовольствием раскопал дорожку от гаража и в приподнятом настроении катил, вспоминая ставшие экзотикой имена подмосковных станций лыжного наклонения - Опалиху, Раздоры...и слушая музыку.
В снег американцы исключительно осторожны. Скорость падает до пешеходной.
Стоит одному водителю струсить, а таких - пропасть, и вот - длинная колонна машин плетётся, как оступающая армия. От страха начинают тормозить, где не надо; машины буксуют; их заносит; всеобщий испуг растёт.
Как раз в это утро у нас в Компании созывалось собрание с обязательным присутствием. Предчувствуя задержку, я начинал Нервничать. Музыка по радио кончилась. Пошли рекламы - витамины, геркулесовые кашки, обычная дребедень. У каждого американца есть своя, особо ему ненавистная реклама, которую он не в силах терпеть. Как на зло, попалась личная для меня отрава, про то, как - "ой, утром не приближайтесь ко мне, у меня изо рта пахнет. 'Джаст-е-сек'..., прополоскал фирменным средством и - пожалте меня целовать". Потом адвокат местных гомосеков взывал к любви-уважению для своих подопечных. И, наконец, в новостях сообщили, что заледеневший кусок мочи с самолёта проломил где-то крышу, тяжело ранив домовладельца, кстати, страхового брокера. К сожалению, прослушал, в каком городке приключилось, не из нашей ли Компании потерпевший?
Двигаясь в колонне машин, в час по чайной ложке, я ругал соседних водителей, свирпел, никак не мог вспомнить, как по-английски 'трус'. Когда что забыл - пиши пропало, лучше и не стараться. 'Ковард' - вдруг проклюнулось слово.
'Ковардс!'- выпал снежок и - катастрофа. Кто начнёт войну против Штатов в снег или дождь, тому успех гарантирован. На новеньких, рубчатых шинах, по широким шоссе - ну от чего тут дрожать! В России перелатанный мой '3апорожец' на лысых скатах летал по ледяным буграм; не работала печка; черный глазок был прокарябан в ветровом стекле.
Я чертыхался, приводя соседей в ужас, газуя, обходя по кромке одного, второго...
Пока, вскоре, не выбрался на свободный хайвей и тогда пошел ровно, без задержек вдоль энергоцентрали, похожей на бесконечный ряд Эйфелевых башен. Парижу хватит одной, но тут - Америка! На холмистом снежном просторе я принялся декламировать незабываемое место из письма Ленина Крупской: ...и непгеменно станьте на лыжи. С горки на горку-кгасота!
Как раз, когда я шёл под горку, машину крутануло; загремела пустая банка в багажнике; портфель взлетел к потолку; что-то хрустнуло у заднего вала. Я ясно видел, как наш отдел собрался на совещание; все с ужасом уставились на меня.
Опоздал...
КАРПУЛ
Обычно я езжу на работу не один, а с Бобом. День на его машине, день - на моей.
У нас с ним - карпул'. До офиса от наших с ним соседних городков миль 30, то есть 80 км туда и обратно. Сегодня отдыхает моя 'Хонда', завтра его 'Бьюик'. Сначала я упирался, не желая связывать себя, но Роберт деликатно убедил, что мы сбережем 'хорошенькую сумму' как на бензине, так и на долгожительстве наших автомобилей. Когда подъезжаем к автостоянке, видим, что не одни мы такие умные - отовсюду группы карпульщиков подтягиваются к подъезду. Бывают карпулы на троих, на четверых... сколько влезет в машину.
Пресловутый карпул 'по-польски' обходится без втомобилей - все встречаются прямо в офисе.
Приятно, когда за тобой заезжают, отвозят, привозят. Приятно посидеть пассажиром, листать газету или глазеть по сторонам. Мы тут не родились и, по-существу, туристы по гроб жизни, если, конечно, шторка в голове не заскочит раньше времени и не пропадёт любопытство. Пока глазеется, в Америке не соскучишься. Почитай хоть наклейки на бамперах: - 'В помойку Флорио' (губернатор), 'Теща в багажнике', 'Быть чёрным - прекрасно!', 'Ура! - только что развёлся', 'Я не причём - я голосовал за республиканцев'... Из одной машины торчат наискосок доски, из другой голые ноги или псиная морда. В одной - хасид в чёрном едет и молится, в другой, так же качаясь, - слушают рок. Рок, бит, стук гремят из отдраянных окон.
Когда Боб за рулем, я могу поделиться с ним наблюдениями: вон задавленная белка или енот, вон - засохший лист ветром прыгает через шоссе, будто жаба.
Когда машину веду я, Боб чаще дремлет, и мне просто неудобно его беспокоить. Я предпочитаю дни, когда Бобу не надо подбрасывать до автобусной остановки свою жену. Не то, когда она в машине, мы с ним молчим от 'Хелло' до 'Бай'. Всю дорогу передо мной её траченный крашенный перманент с просвечивающей кожей. Жена маленькая, властная. Боб же почти двухметровый. Если он по неосторожности скажет, например, что сегодня солнечно, Милли (Милиция - зовут жену) может взорваться, крикнув, Сколько тебе надо солнца, сколько! Вообще, Боб может пожалеть, сказав под горячую руку что-нибудь о погоде или задав невинный вопрос.
Впрочем, временами кажется, что он привык; это только мне обычная их беседа слышится скандалом.
На остановке Милли выходит, приказав нам 'иметь хороший день' и глянув на меня напоследок милицейским взглядом. Второй раз за всю поездку. На Боба она не смотрит. Он и не нарывается. Как только за ней хлопает дверца, машина явно летит веселей; и Боб, на радостях, чего-нибудь мне да скажет такое. - Вот, - говорит, - вчера подстриг у себя, что осталось. И крутит своей головой. - Десять зеленых и доллар на чай, неплохо?
Пролетают зеленые щиты-указатели, конторские комплексы, склады, бензоколонки. За зеленью, подальше от шоссе - игрушечные башенки молельных домов; в Лейквуде попадаются русские луковки, приделанные прямо поверх обычного жилого строения.
Сами дома в нашем пригороде - 'субурбии', по виду как прибалтийские дачки на кавказской природе, а по ценам - российские сравнения не годятся.
Сравнительно новый иммигрант, я ловлю себя на том, что смотрю на ландшафт уже, как на прейскурант, будто ценники пришпилены на фронтоне каждого дома: этот - тысяч двести, а этот - за полмиллиона.
- ...Хвей зэр, я не артист, чтобы стричься дороже десятки, - продолжает Боб.
Даже, не зная английского, я бы его понял.
Так, пожимая плечами, говорили мой отец, его друзья, дядя Фройм из Брагина.
Кажется, что бы Боб не сказал, он огрызается и петушится, будто бы повторяет в подтексте один и тот же мотив, ту же фразу: - Хвей зэр! А я знаю?
Скоростной парквей, по которому мы едем, я переименовал в честь Боба в 'Азохунвей Парквей'.
Бобу два года до пенсии. Дети - взрослые; с таким трудом заработанный домик, вдруг, стал ненужно большим и вся большая жизнь ненужной... К выходу на пенсию в Америке готовятся, казалось бы, всю жизнь; и всякий раз она - горькая неожиданнность. Так что, мы не особенно распространяемся с моим попутчиком на пенсионные темы.
Недавно у подъезда комфортабельного кондоминиума я видел похожего на Боба пенсионера. Без адреса, не обращаясь ни к кому в частности, он сообщал в пространство: - До чего прекрасный денек. Что за день! Не знаю только, что делать сегодня с моей жизнью. 0 работе мы тоже говорим не много. Я знаю, что Боб - редкий специалист по анализу риска в бизнесе, иначе держать бы не стали, но разговоры про работу - разве что о сменах руководства и о тутошней перестройке - как правило, о неожиданных сокращениях.
- Вы слышали, Грэг, вице-президент по Юго-Востоку, тю-тю...с понедельника. И Крис - уж такой всегда был везунчик!
- Меня увольняли дважды, - вздыхает Боб. - В 1971 году местное отделение прогорело, а у меня - дети в школе, высокий взнос за дом. И раньше, в 1964-м, за профнепригодность. - Иес, сэр! - Батюшки, - думаю, - 1964 - это же Мезозойская эра, когда для нас заграница была лишь нарисована на географической карте.
Незаметно трогаю брючину Боба - кусочек старой доброй Америки, настоящей Америки. Ведь, когда тут живешь, это уже не то.
Может показаться, что мы беседуем в карпуле взахлёб. Никак нет. Я и в других составах ездил; люди чаще сидят,помалкивают. Каждый свою думу думает. Боб, я уже говорил, препочитает дремать. Разве что, когда в особо приподнятом настроении духа: удачно отаварился на скидочный газетный купон или передают танцевальные ритмы его молодости (нам знакомые под именем песен советских композиторов); тогда Боб делает пуф-пуф губами и щелкает пальцами в такт музыке.
