Сергей Гатаулин - Вирусапиенс
Разрушительная работа тружеников садистического цеха похоже затронула не только тело узника: она уничтожила его разум.
Бегающие глаза ощупали лежащего в клетке Емельяна. Затравленный взгляд переместился к потолку. Бедняга, схватив себя за бороду, мотнул головой вперед, но тут же взвизгнул от боли, когда торчащий из решетки железный штырь, разорвав бровь, погрузился во влажную глазницу. Бедолага, зажимая вытекающий глаз руками, грохнулся на пол и завыл от боли.
— Не взять вам Емелю, — пробормотал очнувшийся узник, звеня кандалами. — И не такие замки открывал.
Он попытался встать, но ноги не хотели держать измученное тело. Руки не подчинялись, отказываясь выполнять самые простые движения, но злость вперемешку с упрямством толкнула пленника вперед.
«Добраться до решетки!» — загудело в голове.
Стиснув разбитые с острыми краями осколки зубов, преодолевая боль, он пополз.
— Смотри-ка, ожил царь, на свободу рвётся, — зашипел где-то за спиной удивленный.
— Откуда только силы берутся?
— Глядь, и второй горемыка кости поволок, — заметил невидимый обитатель соседней камеры.
Из темноты показалась рука и ткнула трясущимся пальцем в сторону безвольного тела, приблизившегося к решетке дальней камеры.
Судя по крепости хлипкой двери, запирающей узилище безумца, он уже ни для кого не представлял интереса и находился здесь либо по причине забывчивости тюремного начальства, либо в ожидании смерти, которая почему-то задержалась с приходом.
Безумный взгляд единственного глаза уперся в Емельяна.
— Боже! Неужели и я вот так: как животное? — взвыл тот. — Нет!
— Да ты не бойся, — выдохнул безумец, и на секунду остатки разума осветили мутный взор. — Иди ко мне.
Емельян не отводил глаз от пустой окровавленной глазницы. Страх внезапно прошел, боль осталась где-то в стороне — за дверью чужого разума. Его боль прошла. Сменилась привходящей, пугая неупорядоченностью, как если бы сердце заболело справа.
Он почувствовал себя исследователем. Забыв о своем бедственном положении, с удивлением погрузился в мир необычайных ощущений не родного тела.
«Вот бы человек умел проникать в голову другого. Насколько проще была бы жизнь! Или сложнее? Мир, где нет обмана, где каждый знает, что думает собеседник. Осталось ли в голове у этого убогого что-нибудь человеческое?»
Емельян чувствовал силу, затягивающую его разум в пучину чужого сознания, в омут пугающего сумасшествия.
Мрачное убежище пропитанное горем, пропахшее страданием. Коридоры — бесконечные, запутанные, со множеством тупиков и ответвлений.
Емельян плутал в лабиринте поврежденного мозга, сложном и простом одновременно.
Вот в конце коридора мелькнула одинокая сжавшаяся фигура. Маленький, трясущийся человек, заметив приближение незнакомца, метнулся в тень и исчез. Емельян бросился следом, догнав, пытаясь остановить, прикоснулся к плечу. Словно электрическая искра проскочила между ними: как будто открылся третий глаз и он увидел обрывки мыслей. Куски размышлений, сталкиваясь друг с другом, вспыхивая и дробясь, прогнали темноту.
Емельян, ощутив колыхание воздуха за спиной, резко повернулся.
Дрожащая стена растворяясь, явила удивленному зрителю мрачную картину.
Бородатый крепыш с разбитой до неузнаваемости физиономией, сжимая мокрыми от крови руками тяжелый амбарный замок, копошился за металлическими прутьями большой клетки. Голова, прижатая к решетке, напряженно задрожала. Бородач сердито крякнул, шумно выдохнул и расслабленно опустил руки.
Дверь в клетку открылась и пленник переступил порог.
«Это же я — подумал Емельян. — Тьфу ты! Если человек в клетке я, тогда кто же это?»
Емельян, еле сдерживая крик, ощупал незнакомое лицо.
«Не моё! Схожу с ума! Боже мой!»
Он испуганно уставился на ползущего к нему человека, шарахнулся в сторону. Шепот со всех сторон, постепенно превратился в рокот морской волны. Шум прибоя усилился, ударяя в уши рёвом взлетающего реактивного лайнера. Страх, холодными тисками сковал волю, добираясь до самых отдаленных уголков измученной души.
Закричав, он рванулся на свободу — прочь, подальше от мрачной пещеры, от бредовых размышлений и фантастический видений.
Влажный от крови и мочи пол показался Емельяну родным.
— Фуууу, — облегченно выдохнул он, затравленно озираясь по сторонам. Коснулся руками холодной решетки.
— Вот уж не думал, что вид каталажки может греть душу. Ночь заканчивается — скоро казнь. Думай, Емеля! Думай!
Окон в камерах нет, но судя по шуму за стенами, можно предположить, что наступило утро. Где-то во дворе застучал топор, наводя Емельяна на мрачные размышления. С каждым ударом он все ближе приближался к моменту казни, ощущая на шее тяжесть топора.
Думай Емеля! Думай!
Из-за двери послышался звон ключей: приближались надзиратели.
«Черт! Как жить-то хочется», — заметалась в голове истерическая мысль.
Емельян из последних сил затащил в клетку своё израненное тело, закрыл дужку замка и стал ждать.
— Ну что, Пугач, самозванец? Пора к Богу! — здоровенный детина распахнул тяжелую дверь, пропуская вперед мужиков с цепями на бычьих шеях.
— Ты уж нас, батюшка, прости, но мы тебя как медведя на цепи поведем, а то мал чё, — просипел охранник, смачно харкая на пол.
— Царя казните, ироды, — завыл безумный голос. — Петра Третьеегоо!
Емельян шагнул к вопящему умалишенному. На одно мгновение встречаясь с ним взглядом, он прыгнул навстречу безумству, пылающему внутри расширенного чёрного зрачка. Только на этот раз не просто заглянул внутрь мрачной пещеры, не робко переступил порог, а бросился внутрь с головой. Как раненый зверь прыгает в пропасть, спасаясь от огня.
Словно водоворот закружился за ним, втягивая в пещеру, что-то не совсем осознанное, иррациональное.
Мелькающие перед глазами воспоминания из прошлой жизни в будущем смешивались с картинами жизни, которой он никогда не жил. Чужая жизнь наступала, выплёскивая яркие воспоминания.
На мгновенье показалось, что он упирается в непонятные морды чудовищ с большими кнутами в руках. Со свистом взлетели плети, разрывая плоть, вгрызлись в человеческое тело. Кровавые брызги выстрелили в воздух. Он закричал, но не услышал крика; оглянулся, но ничего не увидел.
Нет — что-то всё-таки видно…
Недалеко в клетке, в центре большого зала, копошится бородатое тело в попытках противостоять здоровенному конвоиру, орудующему металлической цепью. Мычит, бьется о железные прутья, пытается вырваться.
— Пошли, царь-батюшка, — кричит коренастый детина, стягивая оковы за спиной пленника. Тот лишь молчаливо сопит, словно бездумная кукла трясет головой, — затем, словно вспомнив что-то, открывает рот.
