Питер Бигль - «Если», 1996 № 07
Нет, Тэнси нельзя не восхищаться. Черт побери, она столько сделала для него и так ненавязчиво! Она стала его неизменным секретарем, и он Никогда не слышал от нее ни единой жалобы, хотя в молодые годы был отнюдь не ангелом: ленивый, временами остроумный преподаватель, презирающий размеренную жизнь, находящий, как студент-первокурсник, Удовольствие в том, чтобы шокировать степенных коллег. Не раз и не два он балансировал на грани увольнения после очередной размолвки с деканами, но всегда каким-то образом выкручивался и, как он теперь понимал, не без помощи Тэнси. С тех самых пор как они поженились, он не ведал поражений и неудач.
Как у нее получилось — у нее, мечтательной и безответственной девицы, дочери незадачливого сельского священника, избалованной, непокорной, обладавшей дерзким воображением, наличие которого в зашоренном, бывательском Хемпнелле считалось чуть ли не смертным грехом?
Так или иначе, у нее получилось, а потому — вот парадокс! — к нему относились как к «истому хемпнеллианцу», «украшению колледжа», «творцу великих свершений», «другу декана Ганнисона» (надо признать, при близком знакомстве тот оказался неплохим парнем) и говорили о нем как о человеке, от которого «зависит» бесцветный президент Поллард, гиганте мысли в сравнении со вторым профессором социологии, нервным и скудоумным Харви Соутеллом. Будучи по натуре иконоборцем, Норман постепенно превратился в икону, не пожертвовав при этом, как ни удивительно, обоими воззрениями, и прочно закрепился среди реакционеров, не став одним из них.
Он по-прежнему пребывал в благодушном, подогретом весенним солнцем настроении. Неожиданно у него мелькнула мысль, что в его успехе есть нечто необычное, даже пугающее? Он вдруг вообразил себя молодым индейским воином, который вместе со своей скво добрался до краев, где обитают призраки предков, и убедил суровых фантомов, что принадлежит к их числу, что погребен по обычаю и достоин разделить бремя сверхъестественной власти; он счастливо избегнул многочисленных ловушек благодаря тому, что Тэнси знала нужные защитные заклинания. Разумеется, оба они люди взрослые, умеющие обуздывать фантазию. Всякий, кто не хочет потерпеть крах в жизни из-за причуд детского эго, должен уметь справляться с ним. Однако…
Тут его взгляд остановился на двери комнаты Тэнси.
Он сообразил, что ему хочется, прежде чем вернуться к работе, сделать кое-что еще, просто так, из прихоти и праздного любопытства, для того, быть может, чтобы потом чувствовать себя слегка виноватым.
Конечно, если бы Тэнси была дома… Но раз ее нет, почему бы не заглянуть в ее комнату, которая может так много рассказать о ней?
Приоткрытая дверь словно манила переступить порог. Из-за нее виднелся тонконогий стул, со спинки которого сползала на пол комбинация, почти полностью погребая под собой меховые домашние туфли. За стулом проступал из полумрака край столешницы из слоновой кости, на которой возвышался какой-то флакон. Комната Тэнси была совсем крохотной, немногим больше чулана, и дневной свет в нее не проникал, поскольку проникать было не через что.
Норман никогда не следил за Тэнси, даже не думал с этой стороны, и она — тоже. Оба они относились к подобным вещам, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Но соблазн, которому потихоньку поддавался Сейлор, он никак не мог назвать слежкой или подсматриванием. Скорее то было проявление любви, желание хотя бы на миг ощутить себя другой своей «половиной».
И потом, Тэнси задала ему загадку. Откуда взялась та сила и уверенность, с какой она отражает нападки вечно недовольного Хемпнелла? Не то чтобы в общем-то загадку, да и ответ на нее вряд ли найдется в будуаре. Но все же, все же…
Он заколебался.
Тотем, кот, черный от головы до хвоста, за исключением белых «чулочек» на лапах, пристально глядел на него.
Он вошел в комнату Тэнси.
Тотем спрыгнул с кровати и устремился за ним.
Норман включил лампу под розовым абажуром и уставился на шкаф с платьями и на другой — с обувью. В комнате царил легкий беспорядок, такой милый и знакомый. Слабый аромат духов навевал приятные воспоминания. Он бросил взгляд на фотографии на стене вокруг зеркала. Одна изображала их с Тэнси в индейских костюмах. Это было три года назад, когда он изучал племенные обряды и обычаи юма. Вид у них несколько напыщенный, словно они изо всех сил старались выглядеть настоящими индейцами. На другом, уже поблекшем, снимке они, облаченные в купальные костюмы 1928 года, стояли на старом причале, щурясь от яркого солнца. Норман припомнил Бейпорт и лето перед свадьбой. На третьем фото запечатлено было крещение негров в реке. Да, в ту пору он был членом совета колледжа Хейзелтон и собирал материалы для своих работ «Социальные структуры у негров в южных штатах» и «Женский элемент в суевериях». Помощь Тэнси в те полгода, когда он завоевывал себе репутацию, была просто неоценимой. Она сопровождала его в полевых экспедициях, записывала изобиловавшие преувеличениями рассказы стариков и старух, что помнили еще времена рабства, ибо сами были рабами. Тем летом они оставили колледж Горэма, чтобы переехать в Хемпнелл, и Тэнси была тогда по-мальчишески любознательной, иногда даже чрезмерно. Впрочем, с годами она научилась сдерживать себя.
С четвертой фотографии смотрел старый негритянский колдун с морщинистым лицом и высоким лбом, которого не могла скрыть фетровая Шляпа с широкими полями. Плечи его были расправлены, глаза светились странным светом, как будто он отверг культуру белых, ибо обладал иными, куда более серьезными познаниями. Плюмаж из страусовых перьев и Многочисленные шрамы на щеках, однако, не придавали ему внушительности. Норман хорошо помнил его: колдун упорно отмалчивался и разговорился лишь перед самым концом экспедиции.
Норман поглядел на туалетный столик, заставленный разнообразной косметикой. Тэнси первая из профессорских жен в Хемпнелле начала красить губы и ногти. Пошли было разговоры о «примере, который мы подаем студентам», однако она не обращала на них внимания, а потом на одной из вечеринок придирчивые наблюдатели заметили на губах Хульды Ганнисон бледный красноватый след. Большего для победы не требовалось.
Перед окруженной флаконами с кольдкремом его собственной фотографией лежала кучка медных монет, десятицентовиков и двадцатипятицентовиков.
Норман мысленно обозвал себя олухом. Зачем он сюда пришел — любоваться снимками? Он выдвинул наугад ящик, торопливо покопался в заполнявших его чулках, задвинул и взялся за ручку другого.
И замер. Какие глупости я творю, подумалось вдруг ему.
