Владимир Данихнов - Поезд
Придерживаясь целой рукой за стенку вагона, вампирша прыгала ко мне на одной ноге и кричала:
— Сволочь! Ублюдок! Тварь! Ты убил Ваньку!
Я заметил золотое кольцо в форме змеи, кусающей себя за хвост, на безымянном пальце упырихи. Где-то в куче мертвого мяса хрипел динамик. Depeche Mode «Free Love».
Та самая вампирша, что занималась любовью с серокожим парнем на васильковом поле.
Там, возле станции Костры.
Иван да Марья.
Те самые вампиры, что убили старичка.
Вот, почему Марья гналась за мной. Похоже, во время кровавой бани в домике, я пристрелил ее парня.
В голове гудело, бесполезный «Узи» я откинул в сторону, левой рукой пытался нащупать что-нибудь на полу. Желательно что-нибудь тяжелое и острое.
Мозг орал: беги, спасайся!
Но ноги отказывались повиноваться.
И в этот момент дорогу вампирше перегородил старичок-киборг.
Окровавленный, весь в синяках, с дымящимся плечом, без своей вечной фетровой шляпы он выглядел комично, но мне было не до смеха.
Ульман галантно поклонился и сказал:
— Миледи, я бы попросил в ближайшее время не трогать моего молодого друга. Он… хм… несколько приболел.
Вампирша остановилась и наклонила вбок голову. Прошептала:
— Уйди с дороги, старик. Я не в том состоянии, чтобы вести с тобой учтивую беседу.
Ульман покачал головой:
— Извините, любезная дама, но я…
Упыриха резко вскинула руку, выпустила когти и вонзила кисть Ульману в живот.
К горлу подкатил кислый комок — я видел, как из спины старичка показался безымянный палец девчонки. Серый, мертвый палец, окольцованный коброй из чистого золота.
На пол закапала кровь, посыпались микросхемы.
Плечо киборга задымилось еще сильнее, но он нашел в себе силы сказать спокойно:
— Как невежливо.
Ульман поднял правую руку, выпустил из указательного пальца металлическую трубочку — зажигалку и сказал удивленной вампирше:
— Поверьте, я делаю это впервые. Бью женщину по лицу.
Он зажег зажигалку и воткнул указательный палец упырихе в лоб.
Потом они вместе повалились на пол.
Я сидел рядом с Ульманом — держал старика за руку. Вампирша валялась рядом, лицо твари превратилось в обуглившуюся маску, и я старался не глядеть на нее.
Старик тяжело дышал, белки глаз покрылись решеткой лопнувших сосудов, сухие губы дрожали, когда он произносил слова:
— Я знаю, зачем правительству нужны поезда… знаю… догадался… они заключили договор с вампирами, и чтобы те поменьше нападали на города, отдают им пассажиров плацкартных… плацкартных поездов…
Я потрогал лоб старичка — он был холодным. Рана на животе выглядела просто ужасно, но кровь уже почти перестала течь. Зато теперь из живота торчали какие-то проводки, микросхемы вперемешку с внутренними органами.
Хотелось плакать, выть с тоски.
Ульман шептал:
— Таким образом, власти убивают двух зайцев сразу: избавляются от асоциальных элементов, которые не хотят работать в городе, и кормят вампиров… да, да, точно! Как я не догадался раньше! Они подкармливают нежить…
Я сказал, поглаживая седые волосы старика:
— У меня не было отца. Вернее был, конечно, но я его не помню. И пока рос в приюте для бездомных, я все время мечтал, что однажды откроется дверь и на пороге появится он — мой папа. Мой добрый папа, у которого меня забрали злые люди…
Старик притих, сфокусировал взгляд на руках и сказал:
— Я умираю, Юрик… А ты рассказываешь про себя…
— Хотите поговорить о вашей смерти? — спросил я.
Ульман некоторое время молчал, а потом сказал:
— Извини… Продолжай. Отвлеки меня… от смерти…
И тогда я сказал:
— Иногда я не спал ночами. Вертелся всю ночь в кровати, но чаще вставал на цыпочках и подходил к окну. Моя спальня находилась на втором этаже, и оттуда я видел двор и главные ворота приюта. В мыслях отец был славным охотником на вампиров — в те времена все мальчишки грезили этой профессией. Я мечтал, что он появится у железных ворот, весь в шрамах, но живой и здоровый, а на поясе у папки будут болтаться снятые скальпы упырей. Что он остановится у ворот, посмотрит вверх и помашет мне рукой. Крикнет: «Юрка, я вернулся!» Но этого, конечно, не происходило.
На лице старика выступили слезы.
Я сказал:
— Меня никто не любил. Никогда. У меня не было семьи. Я так хотел, чтобы вы стали моей семьей. Саша — невестой, Ленка — сестрой. Вы… отцом. Я так хотел, чтобы эти два дня… чтобы все это было не зря. Я имею ввиду, что мы ведь все одинокие… у нас могло получиться…
Ульман крепко сжал мою ладонь.
А потом вздохнул в последний раз.
И умер.
Тихо. Без конвульсий. Словно уснул.
Я прикрыл ему веки и сказал:
— Спокойной ночи, отец.
А через пятнадцать минут вернулась Ленка. Вся в царапинах, перепачканная и дерганая, но весьма довольная собой. Она подошла ко мне сзади и сказала:
— Ты не представляешь, какая заварушка была во втором вагоне. Никто не выжил, только я и еще один паренек. Тот самый, что попросил о помощи. А вампиров положили десятка два, наверное, не меньше. Может, больше.
Потом она заметила тело Ульмана у меня на руках и сказала:
— Черт… бедный старичок…
Я встал на ноги и прошептал:
— Давай приберемся.
До самого утра мы выкидывали наружу тела вурдалаков. Серые тела катились с железнодорожной насыпи и попадали прямиком в тихую речку, вдоль которой несся наш состав.
Когда небо на востоке стало алеть, в вагоне осталось только тело Ульмана.
А еще вечно пьяный мужик из шестого вагона. Он продолжал беззаботно храпеть на моей полке, обнимая пустую бутылку.
9.Холодный утренний ветер трепал наши волосы, солнце показалось из-за горизонта: красное, злое, но, черт возьми, такое родное светило.
Вдалеке виднелся купол и монорельсовая труба, подходящая к нему с юго-востока.
Новороманов.
Ленка сказала с легким удивлением в голосе:
— Почти приехали. А я до сих пор жива.
Я похлопал ее по плечу и сказал:
— Значит, так надо было. Это судьба.
— Не верю в судьбу, — покачала головой Елена, сняла мою руку с плеча и отошла в сторонку.
А я был настолько счастлив, что даже не сразу уловил странные нотки в ее голосе.
— Юрка… — тихонько позвала моя соседка.
Я оторвался от окна. Несколько раз моргнул — глаза после утреннего света отказывались различать тени в темном коридорчике вагона.
Лена стояла, склонившись над телом старичка-киборга.
В руках она держала мой собственный пистолет. Дулом к себе, уставившись в его бездонный зрачок.
— Сначала я хотела пристрелить себя тихо, — пробормотала Лена, отводя взгляд, — но это страшно. Я имею в виду, страшно, когда никто не видит, как ты уходишь. Страшно уходить самому. Ты меня понимаешь, Юрка?
