Глеб Анфилов - В конце пути (сборник)
В темноте я различал, как Громов снял с себя обруч и положил его на стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:
— С меня, товарищи, довольно.
Грузно сел на диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью.
Галкина подсела к Громову, дала ему что-то успокаивающее, начала массировать ему шею и сказала:
— У профессора перенапряжение... — Она показала Рубену кардиограмму Громова.
Рубен быстро согласился:
— Возможно, очень возможно. Нужна ведь тренировка.
А я подумал, что он слишком легко соглашается. Громов просто стар. Все молчали. Усталость Громова, видно, встревожила их. Рубен был огорчен. Тишину нарушил доцент Кудров:
— Надо продолжить испытание, — сказал он, вышел вперед, сел перед пультом и надел обруч.
— Да-да, продолжайте, — сказал Громов, не отрывая руки от глаз.
Появилась ширма. Теперь я не видел своего партнера. Рубен принес стул и пригласил сесть рядом со мной Иоффе. "А Галкина села рядом с Кудровым, за ширмой.
Рубен принес таблицы зрительной проверки, Я старательно рассматривал их, повинуясь указующему персту Иоффе. Кудров громко и внятно описывал то, что я вижу. Иоффе сравнивал и подтверждал.
— Один, четыре, семь, семь. Шрифт — курсив...
— Да.
— Бе, эн, латинское эс, латинское эф, римская четверка.
— Верно.
— Знак интеграла движется слева направо...
Громов пришел в себя и уселся против ширмы — чтобы видеть и меня и Кудрова.
И тут Кудров, как назло, стал путать знаки. Это и понятно; начались трудные таблицы — с мелкими шрифтами, сплошными формулами. И зачем Рубен включил их в программу опыта!
Спустя минуту Кудров заявил:
— Началась сильная головная боль! Сергей, закройте глаза!
Я закрыл глаза, но услышал, как Кудров крикнул: "Откройте! Все в порядке"!
Он вновь принялся за работу. Работал он хорошо, честное слово. Требовал чаще менять таблицы, повторял движущиеся знаки, усиленно вчитывался в мелкие символы. Он заметно торопился. Но ошибался меньше — вероятно, ценой больших усилий, ибо головная боль у него конечно, не прошла, а даже усилилась.
И вот слабым сиплым голосом он сказал Рубену:
— Хватит!
Рубен быстро выключил мой сигнал.
Кудров откинулся на спинку стула, вынул папиросу, закурил и, сделав несколько затяжек, обратился к Рубену:
— Давайте перемещение чувств.
— Нет, — сказал Громов, — только не Кудров, он устал.
— Я вполне отдохнул, Петр Нилыч, — возразил Кудров.
— Нет-нет, — сказал Громов. — Теперь пусть Иоффе.
— Именно, с удовольствием, — сказал Иоффе несколько унылым тоном, но с улыбкой.
— Это ваше "переселение душ" выглядит как будто эффектно, — обернулся Громов к Рубену.
"Ого! Еще бы не эффектно", — подумал я и надел ниже видеообруча биотоковый ошейник.
Итак, моим партнером будет Иоффе. Рубен уже навесил на него амуницию.
Этот главный эксперимент заключался в следующем. Меня привяжут к креслу и вместо того, чтобы передать мое зрение партнеру, наоборот, мне закроют глаза, а его зрение передадут мне в мозг. Кроме того, мне от него передается некоторая доля биотоков его слуха, осязания и обоняния. А от меня к нему идет та часть моих токовых систем — нервной, двигательной, рефлекторной и мыслительной, — которая возбуждается его раздражителями. В итоге он воспринимает идущие от меня сигналы как информацию, управляющую его движениями и вообще всем его поведением. Схема тут очень путаная. Бесчисленные обратные связи, мудреные фильтры. Шедевр, вершина изобретательности Рубена. Грубо говоря, в принимающего должно войти "я" индуктора. Я должен войти в Иоффе.
Рубен начал регулировку уровней сигнала. Тут сорокаканальная передача, и регулировка очень тонка. Я видел, что дело идет с трудом, Иоффе слишком нервничает. Чудак, ему предстояло лишь забыться, ненадолго "потерять себя". Что-то вроде сна или гипноза.
Подстроив последний биопотенциал, Рубен пригласил всех членов комиссии в коридор, где они секретно от Иоффе придумали программу опыта. Это было сделано быстро. Через несколько минут я держал в руках записку, в которой значилось:
"Написать как можно быстрее цифрами и словами номера своего паспорта и комсомольского билета; сделать первое упражнение своего утреннего гимнастического комплекса; открыть книгу на странице, номер которой равен числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов, начинающихся на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы, но на первый из них не отвечать — отказаться".
Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел мне на глаза повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул к креслу мои руки и ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
— Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! — услышал я тихий голос Рубена, и он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
Потеряв общение с внешним миром, я должен был минуты четыре ждать биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я думал о том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда вместо этого толстенного кабеля партнеров соединят просто радиоволны. Нажал какую-то кнопочку — вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без всяких телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и другие чувства, ощущения. А ему — передать свои. Или, скажем, совмещать зрение, слух разных людей... Делать слепых зрячими, глухих способными слышать...
Потом я мысленно повторил задание и подумал, что к его составлению наверняка приложил руку Кудров. Не отвечать на первый вопрос! Надо ж додуматься. В лабораторных опытах мы такого не делали, потому что... потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
Я почувствовал острый укол в затылочной части — Рубен включил на меня Иоффе. Тьма превратилась в смутную, туманную белизну. Из нее неясно выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще один укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня... Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное близорук, не очень хорошо видно. Будто не в фокусе. Теперь я начинаю слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а прерывистый, искаженный, грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу. Какой-то хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
— Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе. И тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
