Ник Саган - Рожденные в раю
– Ты же знаешь, я считаю подобную терминологию крайне уничижительной.
– Ты так и будешь прерывать меня? Есть ли у меня хоть какая-то надежда?
– Если ты будешь к месту и не к месту употреблять подобную лексику, буду вмешиваться.
– Замечательно. Тогда, наверное, мне следует тебя представить. Познакомьтесь с Маласи. Как и мой отец, он нереальный.
– Прекрати оскорблять меня, Панди.
– Ладно, вот тебе комплимент. Ты – самая прекрасная иллюзия из всех, что мне доводилось видеть.
– О боже, спасибо огромное. Ты действительно так думаешь?
– Знаешь, саркастический ты наш, хоть мне очень хочется назвать тебя живым – не исключаю, что таковым ты и являешься, – все-таки разумнее называть тебя иллюзией.
– Мы еще можем поспорить, являюсь ли я живым, не важно, в кавычках или без, но я уж точно не иллюзия.
– А как тебе нравится называться «искусственным интеллектом»?
– Еще хуже.
– «Машинным интеллектом»?
– Уже теплее, тем более что любое живое существо можно с полным основанием назвать машиной, тогда этот термин не определяет различий между нами. «Программный интеллект» не годится по той же причине.
– Так что же ты предпочтешь?
– Я вообще не вижу необходимости устанавливать между нами какие-либо различия.
– А как тебе понравится «соперник органики»?
– Не дави.
– Не давить – что? твои кнопки? Ты же знаешь, как я люблю на них давить, Мал.
– Это плохо кончится для одного из нас.
– Ладно, извини. Позволь мне искупить вину и усовершенствовать мой комплимент. Все онлайновые персонажи с искусственным интеллектом, персонажи, с которыми я провела свое детство, а их были тысячи, выглядели очень убедительно, я не сомневалась, что они реальные люди. Но каждый из них ограничен своей ролью, они прекрасно выполняли ту работу, для которой были предназначены, но у них полностью отсутствовала гибкость. Зато Маласи не столько актер, сколько импровизатор. Большинство программ обучаются, расширяют свои возможности при взаимодействии с другими персонажами, но твердо придерживаются первоначальной модели, поэтому не теряют своей сущности. Таким образом, наследственность побеждает влияние среды. Зато у Маласи наследственность и среда прекрасно сбалансированы, так называемые генетические алгоритмы не тормозят его, поэтому он постоянно совершенствуется и меняется. Истинно эволюционная программа, Адам искусственного интеллекта. Так лучше?
– Да, немного.
– Значит ли это, что твой флажок обиды на нуле?
– Прости, я слишком занят сейчас разработкой плана уничтожения человечества руками машин.
– Ну что ж, желаю удачи. Можно, я продолжу свой рассказ?
– Ну конечно, Пандора. Сомневаюсь, что я смог бы тебя остановить.
Я стремительно подключаю схему самоналадки и обхожу все препятствия с помощью импровизированного микромоторчика. Победа! Сенсоры Аргоса все-таки подключаются.
– Десять тысяч один! – счастливо восклицаю я. (Этот код означает: «Эврика!» Нам обоим очень нравится высказывание Томаса Эдисона: «Я не проиграл. Просто я нашел десять тысяч путей, которые не приводят к успеху».)
Исаак берет прибор в руки и сканирует им комнату, аппарат «вынюхивает» микробиологическую угрозу.
– Очень неплохо, – говорит он. – Сколько я тебе должен?
– На твое усмотрение.
Он улыбается. У нас уже давно повелась игра – бартер за мои услуги ремонтника, потому что помогать ему для меня всегда удовольствие, я готова почти на все ради него. Каждый раз, когда я у него бываю, мы обмениваемся подарками, и никогда я не уезжаю от него с пустыми руками. На этот раз я получаю гранаты из сада Исаака. Не знаю, как он этого добивается, но они получаются у него огромными и очень вкусными, толстая пурпурная шкурка скрывает целую колонию сладких сочных семян. Они несравненно лучше той синтетической подделки, которой нас потчевали в детстве. Забавно наблюдать, что программистам удавалось в полной мере, а что получалось неважно. Я заметила, что даже отражение предметов в чайной ложке в ГВР чуть-чуть искажено, а рефракция симулированного света делает предметы чуть более растянутыми, чем они есть на самом деле.
Поедая реальные гранаты и используя реальные ложки, мы обсуждаем обмен. Исаак волнуется за своих детей, но надеется, что Вашти и Шампань сдержат свое обещание оберегать их.
– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спрашиваю я.
– Нет, – звучит его ответ, – но ехать нужно. Я не хочу запирать детей в клетке.
– Конечно, им полезно съездить, но…
– Но что, если с ними произойдет самое худшее? – На его лице отражаются житейская мудрость и мука. – Не все в этом мире можно предусмотреть.
– Может быть, мне следует остаться там с ними?
– Нет, Вашти клянется, что будет проводить тщательные тесты с каждой таблеткой, – дети сами будут решать, хотят ли они их принимать, – так что, не вижу необходимости в твоем присутствии.
– Они хорошие дети, – заверяю я его (и себя) и крепко сжимаю его руку. – Сильные, уверенные в себе, ответственные.
– Да, согласен, – отвечает Исаак, – правда, старшие добавляют мне седых волос.
Я глажу его по бритой голове и улыбаюсь.
– Они восстают против отца, это нормально в их возрасте. Ты ведь знал, что так будет.
– Думаешь, это пройдет?
– Давай надеяться на лучшее, – говорю я легким, непринужденным тоном.
– Любовь и мудрость, – говорит он. – Это все, что могут дать родителям дети.
– Вот-вот, а что они с этим будут делать, зависит от них самих.
Он пожимает мне руку в ответ, ласково поглаживает ладонь. Меня охватывает чувство покоя, я закрываю глаза. Исаак просто источает спокойствие, он напоминает мне пустыню ночью, теплую и тихую. Когда мы рядом, я стараюсь впитывать это чувство, потому что оно исчезает, как только я уезжаю. Не знаю, что действует на меня так умиротворяюще, возможно, его вера, или доброта, или беззаветная любовь. Мы любим друг друга как старинные друзья, но не все так просто. Нас объединяет какое-то электричество, взаимное влечение притягивает сердца, но один из нас всегда вспоминает, что не следует идти дальше. Я знаю, что не люблю его, но я отдыхаю рядом с ним, надолго замирая в его объятиях и забывая Хэллоуина. Во всяком случае, забывая на время. Мы никогда не говорили о наших чувствах, но уже близки к этому. Я чувствую, как его рука перемещается на мое запястье, потом движется дальше, и сама себе напоминаю о той границе, за которую ему не следует заходить. Он не желает рисковать нашими отношениями, я не могу винить его за это, особенно после того, как он потерял Шампань. Наша «своеобразная дружба», возможно, имеет пределы, но мы признательны друг другу и давно смирились с тем, что имеем.
