Леонид Моргун - Чудо
Он некоторое время ничего не мог сказать и молча глядел, как она укладывает платья в чемодан, деловито Увязывает сумки с южными фруктами, колбасой, орехами, гранатами.
- Ну что ты расселся, как пень на лужайке? - рассердилась она. Прижми-ка чемодан, так мне его не закрыть.
Он нажал на крышку чемодана сначала руками, потом встал на колени. Только тогда Аня смогла защелкнуть замки и закрыть их никелированным ключиком.
- Ну, вот и все, уложилась, - сказала она, утирая пот со лба. И, отдуваясь, села на кровать.
- Почему ты раньше не сказала мне? - спросив он.
Она виновато улыбнулась.
- Прости меня, Сереженька. Я где-то слышала, что французы уезжают, ни с кем не прощаясь (простим ей это заблуждение). Ну, вот я и подумала... А если честно, мне было так хорошо с тобой вчера... Зачем сердце-то травить? Раз уж не судьба...
- Я думал, мы поедем вместе, - тихо сказал он.
- Не сходи с ума, - она подошла и ласковым движением убрала его волосы со лба. - Куда мы поедем? В твое общежитие? А я где жить буду? А там у меня - дом. С садом. И мама там. На кого же я ее брошу? - она села рядом, обвила его шею руками и заглянула в глаза. - Не убивайся ты так! Мы видеться будем. Хочешь, я каждый отпуск приезжать сюда буду? Или к тебе? А ты мне писать будешь.
- Я не знаю твоего адреса.
- А ты до востребования. Главпочта от нас недалеко. Домой мне писать нельзя, ты же понимаешь.
- Понимаю, - сказал он со вздохом, хоть и не понимал, почему они, с таким трудом, таким чудом нашедшие друг друга, вдруг должны расстаться. И, очевидно, навсегда.
И сидел он такой тихий и растерянный, что на мгновение острая жалость кольнула ее сердце. И подумалось ей, что если бы встал он сейчас, обложил ее руганью, съездил бы даже по шее, вытряхнул чемодан, разорвал билет ушла бы за ним. Хоть на край света, хоть в общагу, хоть в лачугу, но... он этого не сделал. А она не могла и не любила навязываться. И еще ей подумалось: "И что я с ним делать-то буду? С таким-то рохлей и фантазером?.."
И не в силах выразить нахлынувших на нее чувств и дум, она тонко и горько разревелась и приникла к нему, оплакивая свою дурную бабью долю. Потом взглянула на часики, высморкалась в платочек, отерла глаза, подправила потекшие ресницы и шепнула:
- Пойдем?
Он машинально встал, взял ее чемоданы и направился к двери. Она также похватала свои сетки и сумки и поспешила за ним, к автобусной остановке.
Они шли, не разговаривая, по хрустящему ледку лужиц, торопились, и подошли к остановке как раз в ту минуту, когда из-за поворота показался аэрофлотовский автобус.
- Ты не провожай меня, слышь, Сереж? - торопливо заговорила она. - Он прямо в аэропорт идет. Ты потом не доберешься. Хорошо?
- Хорошо.
Автобус затормозил у дощатого козырька, и к нему потянулись курортники, отбывшие курс лечения, и теперь спешившие в родные Палестины.
На глаза Ани навернулись слезы.
- Ну? Пока? - сказала она и торопливо поцеловала его в щеку. - Ой, я тебя измазала... - она полезла было в сумочку за платочком, но Сейран схватил ее за руки и крепко сжал. Губы ее задрожали.
- Прощай, - тихо сказала она.
Он выпустил ее и ответил:
- Прощай.
- Я тебе напишу. До востребования. Хорошо?
- Пиши.
- Я приеду к тебе! Обязательно приеду! Ты не скучай. Ладно?
- Ладно.
Автобус нервно засигналил.
- Нашла время с хахалем прощаться! - прикрикивали женщины.
- Лезь сюда, сердешная! - хохотали мужчины. - Мы тебе жениха-то подыщем!
Она поднялась по ступеням, взяла у него чемоданы, поставила на площадку. Автобус тронулся. Аня обернулась, и он в последний раз увидел призывный блеск ее голубых глаз, блеск, который ударил в глаза его с такой силой, что он на мгновение зажмурился. И решился. На что угодно, лишь бы быть с нею.
Он бросился вслед за уходящим "пазиком" по дорожной слякоти, по лужам, падал, вскакивал и снова бежал, долго-долго, не разбирая дороги, пока не уперся головой о какое-то дерево и не застыл, рыдая, вцепившись в холодные голые сучья.
Тихо кружился снег. Он мягко опускался с белых, бездонных небес, оседал на землю, на дома п деревья, и медленно таял.
А в его горячечном сознании легко вспыхивали и гасли, переливаясь тихой, чистой игрой, все оттенки приглушенной зелени. И звучала в душе его кристально-прозрачная, беззвучная мелодия, повествуя о безумной страсти двух странных существ.
Она, цефеида, пришедшая из иных измерений, и он, ослепительный голубой гигант, бродящий по мирам в поисках пристанища.
Едва встретившись и обменявшись первыми квантами, поняли они, что созданы друг для друга, что жили они миллионы лет и блуждали по Вселенной в ожидании этой встречи. И полетели, протянулись между ними потоки гравитонов, и бросили их навстречу друг другу, и слились они воедино в жарком объятии, ощущая сладостное взаимопроникновение каждой клеточкой, каждой корпускулой, каждым атомом своего существа. И тогда лишь поняли, что близость их сулила обоим неминуемую гибель, ибо цефеида пришла из мира, во всем противоположном этому, и состояла она из антиматерии, которую объединение с материей немедленно приводило к аннигиляции...
И любовь их превратилась в пламя, а души - в свет, а тела - в гигантское облако ионизированного водорода, похожее на исполинское, разорванное, туманное кольцо - Лагуну...
Случилось это несколько тысяч лет тому назад, но до сих пор эта туманность все расширяется, охватывая все новые и новые пространства, протянувшись уже на десятки световых лет. И будет она расширяться до тех пор, пока не затормозят свой бег и вращение галактики и туманности, и не застынут, накапливая силы для возвращения назад - к ядру Вселенной.
Такую историю поведали ОНИ ему в тот вечер. И понял он, что и ИМ ведомо чувство любви...
Он бродил по лесу. И глядел на звезды. Такие далекие. Такие крошечные и холодные.
Отвалившись, он долго сидел у покосившейся ели, которая стряхивала на него комья снега с тяжелой макушки.
Он поднимался и снова шел, не разбирая дороги. Падал в сугробы, остывал в их хрустящей мякоти и вновь поднимался. И встал над обрывом, созерцая городок, мерцавших под ним россыпью тысяч своих огоньков.
Их приближение он почувствовал сразу. Выдало шумное, с трудом сдерживаемое дыхание и скрип снега под ногами. Он знал, что несут ему эти шаги, но не взывал о помощи к НИМ, таким могучим и беспомощным в могуществе своем, таким далеким и чужим, хоть и менее чужим, чем те, что шли к нему, готовя ножи.
В последнее мгновение он повернулся, чтобы посмотреть им в глаза, но увидел лишь три темных силуэта и злобно блеснувшую полоску белых с прозолотью зубов, а затем ощутил удар и полетел с обрыва во тьму.
Тщетно вспыхивали зеленоватые искорки в его изнемогающем в судорогах сознании, пытались пробудить залитый кровью мозг, помочь крови выработать защитные тела, вдохнуть жизнь в искалеченное, парализованное тело. К полуночи снежинки, медленно опускаясь на его неестественно задранное к небесам лицо с широко раскрытыми в нестерпимой муке глазами, уже не таяли на нем, а припорашивали тонким пушистым саваном...
