Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03
Рыбкин отвернулся и опустил голову.
— Нет, по-хорошему с ними нельзя… — с тихим, бессильным отчаянием прошептал он.
— Увести, — равнодушно уронил Юрковский.
— Снято!!! — гаркнул демиург.
Все зашевелились, заговорили. Кто-то торопливо закуривал.
Демиург перевел дух.
— Молодцы! Ну просто молодцы, все нормально идет… Теперь так. Пять минут перекур, переходим на другую площадку — и дальше. Пока все на местах, слушайте вводную. Эйномия у нас по ходу, очень важный эпизод.
Юра напрягся. Что этот собрался сотворить с его Эйномией?
— Сейчас опять развелось немало идиотов, пытающихся доказать, что под красным знаменем было не так уж плохо. Во всяком случае, НЕ ВСЕ было плохо. И очень любят напирать на то, что науку, мол, развивали, ускорители строили, ракеты запускали, открытия делали… При нем пахали целину, при нем пихали на луну… Всякие там «Тайны забытых побед». Вот мы им сейчас покажем эти тайны! Во-первых. Наука — не более, чем спорт задохликов, бокс доходяг. Кого интересует истина? Кому важно, какой там ген или мезон куда полетел? Да всем начхать на гены и мезоны! Себя показать, свое доказать, степень получить, грант хапнуть, оппонента послать в нокаут — вот наука! Забить гол своей идеи в ворота богатого фонда. Отобрать мяч у того, у кого иная идея… Только все это происходит не перед камерами, не на глазах у трибун, а в тиши уединенных кабинетов, в элитарных тусовках конференц-залов, и потому подлостей, подножек и игры рукой там куда больше, чем на обычном футбольном поле. Ну, а уж советская так называемая наука — это вообще шмуздец. Как, собственно, и нынешняя российская… Безделье и воровство, мерзкие кляузы и высокопарная трескотня. На Эйномии этой они, конечно, ни хрена не делали, бухали только, выпили, все что горит, на клей перешли. На смазку из каких-нибудь гравиметров. Циклотроном ее сепарируют и гонят что-то вроде клея… Да и не могли они ничего путного сделать! Оборудование-то говенное, и жрать нечего, а на голодное брюхо не больно поработаешь. И теперь, чтобы как-то оправдать ноль результатов, они у нас все побегут к генеральному с телегами дружка на дружку…
Юра только стиснул зубы и так стоял, ощущая, как постепенно начинают от напряжения ныть челюсти.
— Поняли? — спросил демиург.
Юра украдкой оглянулся. Нельзя было понять по лицам: поняли остальные или нет. Юра понял. Выразить словами нипочем не смог бы, но — понял. Во всяком случае, ощутил. Демиург всю жизнь хотел быть создателем. И по своим способностям он, возможно, мог бы стать создателем. Но он так и не сумел придумать, что именно ему создать.
Создатель любит свои творения и чтит чужие, зная, каким трудом, каким потом они даются. Демиургам нечего любить. Поэтому они не умеют уважать. Поэтому им остается только ненависть, которую сами они полагают честностью и широтой мысли.
СЦЕНА 14. ЭКС. ГОРОДСКОЙ ПРОСПЕКТ. ВЕЧЕР
Теперь Быков и Юрковский выходили на улицу вместе. Так как-то само сложилось.
Нынче дул резкий холодный ветер, подмораживало; на мир наваливалась зима. В ледяном воздухе фонари над ползучей рекой автомобильных горбов блистали режуще, точно прожектора с вышек. Пора было думать о елках. Быков попробовал закурить, защелкал зажигалкой перед криво торчащей из стиснутых губ сигаретой. Ветер несколько раз срывал с зажигалки пламя. Юрковский, ни слова не говоря, оттопырил просторную полу роскошного пальто и прикрыл зажигалку Быкова от ветра. Занялось. Быков затянулся. Потом сказал:
— Спасибо.
— Да не за что, — ответил Юрковский, снова застегиваясь.
— Не думал, что это будет так, — неловко сказал Быков.
Юрковский кивнул. Буркнул:
— Если бы я заранее прочел сценарий…
— Да уж, — пробормотал Быков. — А вот вслепую… Это, знаешь… ну… как с перестройкой.
— Да, похоже, — задумчиво сказал Юрковский. — Каждый эпизод по отдельности — все правильно, справедливо, честно.
Но вот так в одну дуду, в сумме… шаг за шагом… Когда спохватишься оглянуться, куда это, мол, мы забрели — мама дорогая!
— А теперь уже не отказаться. Тошно бросать работу на половине. Да и… Деньги, черт возьми… ощутимые.
Юрковский, морщась, несколько раз кивнул: мол, ощутимые, да.
— Никогда я не любил Совдеп, — нехотя проговорил он потом. — От всей души радовался, когда он лопнул, но… После такого мне хочется, как, помнишь, у Данелии в «Паспорте» — на каждом углу царапать «Слава КПСС!»
Быков затянулся, стряхнул пепел в ветер.
— Я бы уж давно в коммунисты записался, — признался он, — если бы не рожа Зюганова. Как увижу в телевизоре — так тошнит.
Юрковский криво усмехнулся.
— А я бы давно записался в демократы, но как вспомню рожу Немцова — так тоже тошнит.
— А к Грызлову слабо? — с любопытством осведомился Быков.
— А к Грызлову пускай грызуны сбегаются, — хмуро ответил Юрковский. — Где наш амбар? Хрум-хрум-хрум!
— М-да, — сказал Быков. Затянулся. Закашлялся. Раздраженно стряхнул пепел. — Двадцатый век скомпрометировал ответы…
— Но не снял вопросов, — влет закончил Юрковский знаменитую цитату.
Невесело посмеялись. Потом Быков для порядка спросил, не сомневаясь в ответе:
— Ну что, мыться пойдем?
— Обязательно, — сказал Юрковский.
Быков отбросил недокуренную сигарету. Они обнялись, Быков скомандовал: «Левой!», и они, печатая шаг, точно идущий на помывку взвод, грянули по гололеду мимо бесчисленных припаркованных у студии иномарок, мерзнущих на ветру, и во все горло скандируя хором:
— Надо, надо умываться по утрам и вечерам!
На них оглядывались, а узнав знаменитые лица, благоговейно столбенели и расплывались в умильных улыбках.
СЦЕНА 15. ИНТ. С ДОСТРОЙКОЙ. КАФЕ «ПЕТУШКИ». ВЕЧЕР
В «Петушках» все было вроде как всегда, но как-то не так. И парочка, стоявшая перед Юрой, почему-то страшно раздражала. Давно бы уже взяли по стакану и отвалили. Так нет, они прямо тут, перед стойкой, беседу взялись беседовать. С чего, они начали, Юра не слышал, не прислушивался к их разговору поначалу, и первая реплика въехала ему в уши лишь потому, что парень вдруг заговорил на повышенных тонах:
— Да мне твои Киркоровы и Биланы по барабану! Даже не собираюсь про этих децилов тереть!
Девушка обиженно отвернулась от приятеля. Некоторое время оба, как бы каждый сам по себе, с подчеркнутой пытливостью исследовали карты напитков. Бармен терпеливо ждал. Юра тоже терпеливо ждал. А любимая, наверное, тоже более или менее терпеливо ждала его за столиком; сегодня — видно, по случаю первых морозов — народу было особенно много, и Юре пришлось ее усадить не как обычно, в уютном уголке, а под цитатой про «мы займемся икотой». Место так себе, на проходе. А эти обдолбанные, испугавшись неожиданной размолвки из-за пустяка, решили наводить мосты тут же, опять-таки не трогаясь с места:
