Николай Гуданец - Двое с Золотой Канавы
Только вышло, что я зря на них грешил.
Опять приводят нас в ихнюю осточертевшую лабораторию, будь она трижды неладна. Посреди, на полу, что-то такое лежит, накрытое большим белым платком.
— А у нас тут приготовлен сюрприз для вас, уважаемый Рольт, — говорит, ухмыляясь, чернопузая образина. — Прошу вас, подойдите поближе.
Срывает он белый платок, а под ним — здоровущий игрушечный пожарный локомобиль. Где они только его выкопали.
Старый дурак ахнул.
— Тот самый, — говорит он блеющим тонким голосом. — С витрины...
И весь просиял, затрясся, и видно, что вот-вот возьмет он локомобиль за веревочку и покатит...
Не стерпел я, прыснул в ладошку. Босс передернулся, оглянулся на меня и сразу сник. Съежился, морда побурела от стыдухи. А профессора оба уставились на меня так, что я аж попятился.
С минуту мы стояли, не шелохнувшись.
— Пожалуйста, выйдите за дверь, — вдруг цедит чернопузый.
Я пожал плечами, сделал налево кругом и вышел вразвалочку.
На душе гадко. Эх, думаю, провалитесь вы все пропадом с вашими играми идиотскими. Никуда больше не пойду, ни на какие опыты. Хоть волоком тащите. Хватит. Остобрыдло. Плевал я на вас. Обратно хочу. Обратно. К Хрящу, к черту, к дьяволу, лишь бы морды ваши пакостные не видеть вовек.
За дверью на стульчиках двое надзирателей.
— Отведите меня в мою комнату, — говорю. — И передайте вашим профессорам, что я требую вернуть меня, откуда взяли. Хватит. Натешились.
Один из типов кивнул, и они меня проводили обратно.
Жду.
Никто не приходит. Только жратву, как обычно, подают. Попробовал заговорить — молчат. Стал вызывать эту задрыгу Айзи по хитрому ящику — не отвечает.
Влип.
Неужто, думаю, в расход отправят? Нет, не может быть. Не за что вроде. Непохоже на то. Скорее всего, оставят меня тут гнить пожизненно. Вот что они сделают.
А босса все нет и нет. Окошко темнеть стало — вечер. Улегся дрыхать, не спится. Все кумекаю, как бы ловчее выкрутиться и задать отсюда тягу.
Наконец прикочумал, и приснилось мне, что я всяких чернопузых с горбоносыми, шваль эту недо-человеческую, вешаю на деревьях в Гойра-парке. А босс в песочнице барахтается с игрушечным локомобилем. И проснулся я в самом наилучшем настроении.
Едва умылся — уже приволокли завтрак. Это у них четко. Ясное дело, следят через волчок на потолке.
Нажрался от пуза. Входит горбоносый.
— Доброе утро, Патке.
— Привет, — говорю. — Куда это вы моего босса подевали? Или он что — загулял на радостях?
— Он теперь будет жить отдельно от вас, — отвечает горбоносый. — А впрочем, вы изъявили желание вернуться на Золотую Канаву, если не ошибаюсь.
— В точности так. И чем скорее, тем лучше.
— Отлично. Мы можем отправить вас туда хоть сию минуту. Идемте.
— А босс?
— Он не хочет возвращаться.
— Э, нет, — говорю. — Стоп. Я хочу напоследок повидаться с боссом. За ним остался должок.
Горбоносый поразмыслил.
— Что ж. Это ваше право, — говорит.
И повел меня в лабораторию. Открывает дверь, пропускает вперед...
Батюшки светы! Вот это была картинка!
Видать, профессора в башке у босса все шарики-ролики перелопатили. Уж на что он придурочный, но такое...
На полу расстелен ковер, по ковру босс-барбос прыгает на карачках и рычит, в руках у него игрушечная зверюга, на башке расписной колпак. А вокруг старого дундука — целая орава сопливых ребятишек хохочет. За уши его дергают, за штаны, а один — так верхом сидит и погоняет. Рядом стоят чернопузый с пигалицей и любуются.
— Эге, да это ж Вьюн! — говорит босс, ни капельки не смутившись. — Детки, это мой лучший друг. Познакомьтесь.
Детишки пялятся на меня, притихли.
— Можно вас на пару слов? — говорю.
— Погодь. Мы в золотоискателей играем. Я вот довезу вождя до бивака...
— Индикатор, — вдруг тихо говорит пигалица.
— Что-о? — встрепенулся чернопузый.
— На индикаторе — шестьсот милликси...
Тут чернопузый профессор посерел, а горбоносый позеленел.
— Спокойствие, — цедит сквозь зубы горбоносый. — Не паниковать. Патке, живо — назад!
Берет он меня за плечо, разворачивает и моментально выпер в коридор. Я не стал ерепениться.
— А как же босс? — только и спросил я. — Мне надо с ним потолковать. С глазу на глаз.
— Сейчас. Сейчас. Пройдите вот в эту комнату.
Вталкивает он меня в комнату вроде гостиной, с креслами, диваном и столиком. Тут к нему подлетает ошалевший чернопузый.
— Коллега, — мямлит он. — Оказывается, гаситель не работал.
— Что-о?
— Наверное, он отказал еще после первого сеанса. Что-то там с усилительным каскадом, насколько могу понять.
— Вот почему не было эйфории. А не из-за тонкой перефокусировки...
— Не в том дело. Не в том, поймите!
— Что с детьми?!
— Ничего. Ровным счетом. Никаких следов индукции. Поймите, Рольт выздоровел — при неработающем гасителе...
Он вдруг заткнулся, покосился на меня и, подцепив горбоносого под локоток, потащил вон из комнаты.
— Ждите, — бросил тот через плечо. — Рольт сейчас придет.
Сел, жду. Входит босс молодецким шагом. Уже без колпака.
— Говорят, ты надумал возвращаться? — спрашивает. — Зря. Чего ты там, на этой клятой Золотой Канаве, забыл? Слышь, Вьюн, оставайся.
— Нет уж, спасибочки, — отвечаю. — Эта жизнь мне не по нутру.
— Да чем же та лучше? Погодь. Послушай-ка. Я ведь вдвое больше твоего прожил. И вот что я тебе скажу. Нехорошо я жил, понимаешь? Неправильно. Только деньги, деньги, деньги, кровь, грех, порок, ложь... А что деньги? Они же — труха, навоз. Думаешь, много от них счастья? Нет. Одна сплошная скверна, и суета, и страх. Не было в той жизни у меня ни радости, ни покоя, слышишь? Да я же и не знал другой. Только теперь я все это понял, когда привезли меня сюда и дали хорошенько подумать на досуге. Я людей-то раньше не видел, настоящих. Та шпана, что вокруг вертелась, разве они люди? Каждый норовил околпачить, отжилить, урвать, продать меня с потрохами. Каждый меня на дух не переносил, однако виду не показывал. Не спорь, я не про тебя говорю, ты был и есть единственный преданный человек с чистым сердцем, за что я тебя и заприметил. А всей остальной погани — только деньги мои нужны были, и больше ничего. Вот сейчас, на старости лет, я узнал, каково это бывает, когда люди тебя привечают ради тебя самого...
— Какие люди? Профессора, что ль?
— И они тоже, хотя не об них речь. Детишки, Вьюн. Меня вот попросили за ними присмотреть, покуда лекарство для них готовят. Знаешь, Вьюн, у меня сердце растаяло, как я их увидел. Рады они мне, понимаешь? Вот такому — старому, брюхатому, в грехах закоснелому... Играют со мной, веселятся... Ох, Вьюн. Я уж порешил: останусь здесь. Найдутся ведь в ихней больнице дети, за которыми присмотр нужен? Ежли попрошусь, возьмут в услужение, а? Думаю, возьмут. Не убудет от них, от профессоров.
