Олег Тарутин - Потомок Мансуровых
- Говорила, говорила, тетя Рая, - торопливо закивала Люська.
- Ну вот, - облегченно сказала та, - я ж помню, не склеротик какой, слава тебе господи! С Албазовой вы и шли, финал же у вас.
- С Динкой?
- Ну да, с ней.
- Скажите, пожалуйста, - Волхова иронически скривила губы, - и эта в финал пробилась, надо же... Пошли, Кирка!
Торопясь и заметно нервничая, она стала подниматься по лестнице. Она вся жила предстоящим боем, и во взгляде, с которым оборачивалась она ко мне, поднимающемуся следом, было что-то отрешенное, меня не касающееся. Мы поднимались, и гул становился все сильнее - ни с чем не сравнимый гул людей, ожидающих спортивного зрелища.
И вдруг все звуки умерли. И в этой мгновенно обрушившейся тишине Волхова вскрикнула и, отпрянув, прижалась ко мне.
На площадке второго этажа, там, где белела закрытая дверь в раздевалку, стояла и смотрела на нас женщина в голубом спортивном костюме и со спортивной сумкой, из которой торчали рукоятки рапир. Вернее, смотрела она не на нас - по мне она лишь мельком скользнула взглядом - она смотрела на Люську. Потому что женщина эта тоже была Люськой. Той Люськой, с которой я расстался в прошлую пятницу.
На секунду она закрыла лицо руками, втиснув пальцы в волосы, потом отняла руки от лица и вплотную подступила к Люське. Они смотрели друг на друга. Это было странно, невероятно странно и неестественно... Словно каждая из них, подойдя к зеркалу и отразившись там, изменила в отражении и облик свой, и одежду. И в то же время каждая из них, конечно, знала с уверенностью, что в зеркале - она. И движения их, и жесты стали вдруг одинаковыми. У обеих беспомощно дрогнули губы.
- Ты? - и рука коснулась руки. - Бедная моя...
".. .Бедная моя, - молча говорила Люська Люське, - бедная моя, маленькая моя, глупая, счастливая, с косой... Ничего же не сбудется, ничего. И любовь твоя станет мукой твоей. Ничего не сбудется, малыш... Посмотри на меня - счастлива ли я?"
".. .Бедная, - молча говорила Волхова Волхове, - бедная моя Люсенька. Неужели же ты несчастна, такая красивая, взрослая? Неужели ты его разлюбила? Смотри на меня - видишь, я вся переполнена любовью. Я просто умру, если у меня отнимут ее. Но кто же сможет это сделать и зачем? .."
Так говорили они, молча глядя друг на друга. И вдруг зеркало разбилось.
- А ты помолодел, Кирилл, - сказала Люська, все еще глядя на Волхову. - Ты сейчас такой, как в тот первый год, когда я в тебя влюбилась. Помнишь? Ты помолодел, а я все та же. Ты любишь меня сейчас. Кирка?-она улыбнулась глазами Волхове.
- Он любит меня, - сказала Волхова и перебросила косу.
- Ответь, Кирка,- повторила Людмила, - говори!
- Люблю и буду любить, пока живу, - ответил я.
Они улыбнулись: Волхова радостно и Люська невесело.
- Я - это только я, слышишь? - сказала мне Волхова.
- Дурочка, - ласково сказала ей Люська, - ты - это я. И мое прошлое твое будущее. А вот он действительно - только он, и он знает свое будущее. Он всегда его знал и всегда делал непоправимое, правда, Кирилл?
- Будущее... - повторила Волхова. - Что ты там со мной сделала? Ничего я не хочу здесь, слышишь? И никому я его не отдам,она взяла меня за руку, и никогда не сделаю того, что сделала ты. Понятно тебе?
- У меня скоро бой, скоро бой, - дважды с тоской повторила Люська. - С Албазовой...
- Это у меня скоро бой с Албазовой, - сказала Волхова, вскинув голову.
- А что, если бы мы сошлись с тобой на дорожке, - спросила ее Люська, - сейчас?
- Давай! - немедленно согласилась Волхова.
- Глупая, - мучительно улыбнулась Людмила, - даже в этом ты не хочешь мне уступить.
- Не хочу. Я не верю тебе. Я не верю в такую судьбу. Я не знаю тебя! Что нас с тобой связывает? Что?!
- Что нас с тобой связывает? - повторила ее вопрос Людмила. Не отрывая взгляда от Волховы, она медленно раскрыла карманчик сумки. Не посмотрев, безошибочно вынула тот самый фотоснимок. Я хорошо знал его, потому что печатал снимки с Люськой, и такой же стоял у меня на книжной полке. Это была фотография Дарьи. В каком-то саду, она сидела на полотенце в платочке и трусиках - курносая, лукавая, держа в руках огромную кружку.
- Вот.
- Моя дочь? - побледнев, спросила Люську Волхова.
- Моя Дашка, - кивнула Людмила.
Замолчав, они застыли друг против друга, вновь отразившись на миг в том невероятном зеркале, а потом шагнули навстречу друг другу за разделявшую их грань. И тогда их не стало.
Я открыл глаза. Все-таки это был сон, только сон! Лишь во сне смог бы я заплакать. Смог, и это было как награда, как дар, которого я ждал все последние дни, весь сегодняшний день. Заплакать бы... И - не мог. Заплакать бы, как в младенчестве, когда изливалось со слезами, уплывало, уносилось любое мое горе, любая обида. Какая грубая подмена в душе: каменеть, а не плакать, мертветь, а не жить.
Глаза мои были мокры - и значит, это был только сон.
Теперь же наступила явь. И сразу вспомнилось нынешнее и заныло под ним вчерашнее, точно под панцирем гипса недавний перелом.
Негромко потрескивали дождинки на карнизе, словно слабые помехи в радиоприемнике.
Тянуло сыростью.
Я поднялся и вышел на кухню.
- Встали? Сами? Ну, как ваше самочувствие? - спросила Ирина Кондратьевна.
- Нормально.
- Ну и отлично! А вам опять... - начала она. Я понял, о чем она хочет сказать. Я шагнул к телефону. "Сейчас зазвонит", - уверенно подумал я. Телефон зазвонил. Я снял трубку.
- Да!
Молчала трубка. Ни дыхания, ни хихиканья.
Кончились шуточки...
- Ждите же, - сказал я, - выхожу! - и опустил трубку на рычаг.
Вот так. Вернувшись в комнату, я снял смятые брюки и надел новые от костюма, который заставила меня купить Людмила. Из старых брюк я выгреб горсть мелочи, подкинул на ладони. Вот двугривенный, вот и пятак.
А вот на полу-бумажка с моими каракулями, с пересказом первого сна. Да-да, все точно. Так я и запомнил.
Я скомкал бумажку. Присел на диван. Подумав, я взял подвернувшийся лист бумаги и написал так: "Ирина Кондратьевна, дорогая! Извините меня за обман и будьте счастливы!" Потом я пошел на кухню.
- Ирина Кондратьевна, - сказал я, - совсем, балда, забыл: тут утром вам звонила Татьяна Петровна, очень просила зайти. Что-то у нее с печенью. Она просила, если можете, часиков в девять.
- С печенью! - всполошилась Ирина. - Опять! Вот несчастье-то!
Татьяна Петровна была старинной и самой близкой ее подругой. И конечно же, помчится к ней моя Ирина Кондратьевна в далекий новостроечный район города, и телефона у подруги нет.
- Да как она до автомата-то добрела, бедная! А я,значит, опоздала?
- Она сказала, - успокоил я старуху, - пусть, мол, в любое время, неважно. Как сможете. И чтоб ничего с собой не тащили.
Старушка убежала в ванную-мыться и переодеваться.
