Олег Тарутин - Потомок Мансуровых
Так мог бы говорить металл, обросший шерстью. Как там было сказано? "Не старайся, ибо запомнишь нечто совсем иное..." Нe может того быть! Двадцать копеек и пятакмог ли я такое придумать? Или как мог бы я забыть хоть что-то, что было сказано о Волхове? Сейчас же, тотчас, как только уйдет Ирина...
Старушка ушла. Не вставая с дивана, не очень почему-то и торопясь, я дотянулся до полки, до торчащего меж книг конверта, до карандаша и записал этот сон. Потом я улегся снова.
"Запомнишь все не так..." Что, если это правда? А вдруг правда? "Тик-так",-стучало возле уха запястье. А вдруг не так? "Не так-не так-не так..." А старик? А Людмила? "Не так-не так..." Я закрыл глаза.
- Ну, ты! Очумел?
- Извини,дорогой!
- Тесно тебе, что ли? Один человек на всей улице, и в того врезаться надо!
- Извини, друг, извини.
- Спичками не богат?
- Держи.
- А я вот домой топаю. Спроси, откуда? А дома, брат, э... эх!
Шершавая ладонь неторопливо заграбастала коробок. А голос неспешный, с нетрезвой запинкой, настроенный на долгую беседу.
И уже в спину мне-удивленный, ибо удивился этот шатун-верзила:
- А коробок-то?
- Забирай,обойдусь. . .
Спички. . . Зря, пожалуй, спички-то отдал?
Сам-то как теперь? И тут с радостным удивлением я понял, что не нужны мне теперь спички, и курево это окаянное ни к чему.
Бросок-и пачка грохнулась в урну, в самую середку, в десятку. Сейчас мы с тобой побежим. Сейчас, сейчас... Мягче! Свободней!
Легкий разминочный радостный бег. Ах, здорово! Прямо чудо. И началось оно еще с того мгновения, когда, выходя из дому, бросил я случайный взгляд в зеркало в прихожей и не узнал себя в мутноватом квадрате. Молодой, веселый, лохматый, - счастливый, что ли? Таким был я десять лет назад, таким вдруг отразился в зеркале теперь. И не удивился нисколько: так и надо... Как здорово бежится, а?
Никогда не устанут ноги, и никогда не устанут легкие, не знавшие табачного дыма, омытые чистым воздухом.
И вот всплыл в памяти, стал явственным забытый было запах гари, и запах здорового пота, и вспомнилась гулкая, пустая огромность крытого стадиона в часы тренировок. Чьи-то резкие команды, и выстрелы стартового пистолета, и тяжкое дребезжание брошенной на помост штанги там, у прыжковой ямы, чьи-то выкрики и вновь - выстрелы.
На старт! Внимание! Стремительно догорает фитиль напряжения, за которым - взрыв.
Марш! Взрыв! И вот уже сорок метров, и шестьдесят, и соперники сзади, обязательно сзади. А впереди разлинованный финиш и ленточка, на которую падаешь грудью в последнем броске и выносишь ее грудью на вираж. Финиш. Нажаты головки секундомеров, а ты все еще летишь по виражу, потому что не погасить сразу той скорости.
Сколько раз было так в юности! И в скольких снах виделись потом эти забеги...
Внимание! Тяжесть тела перенесена на руки, стремительно догорает фитиль последнего перед взрывом напряжения... И вдруг ты сознаешь, что случилось что-то неожиданное и непоправимое и вот сейчас ты с ним столкнешься. Марш! И нет никакого взрыва. Вялый толчок, и вялый первый шаг, и вялый второй. .. Соперники твои в середине дистанции, уже у финиша. А ты в каком-то невыразимо медленном кошмарном отчаянье отдираешь от гари ватные ступни ног, и пустота впереди - как резиновая, и ты ломишься в нее грудью...
А трибуны хохочут и свистят, а мимо возвращаются участники твоего забега, бросая на тебя изумленные быстрые взгляды. И не было у меня снов безнадежнее этих...
Ладно, дорогой! Что это за воспоминания.
Смотри, как сейчас легко и здорово! А вот он за углом - мостик со львами, что уселись на тумбы, как в цирке, закинув хвосты на спину, и очугунели так, уставившись друг на друга в задумчивой свирепости.
- Здравствуй, Кирилл.
- Люська! Откуда ты тут?
- Как откуда? Должно быть, ты позвонил. Я не знаю... Ты ведь вызвал меня сюда, нет разве?
- Я? Звонил? Наверное, звонил... Звонил, конечно! Люська, неужели это ты? В самом деле ты?
- Конечно же я. Вот глупый. Кому еще тут быть с тобой?
- Сколько сейчас времени? - пробормотал я, оглянувшись почему-то по сторонам. Нет, не мог я все-таки поверить, что это-Люська, что она вернулась после всего того, что было выкрикнуто сквозь слезы...
- Не знаю. Ночь... - она легко вздохнула и улыбнулась. Она плавным движением руки завела за ухо светлую прядь. Потом перебросила косу за спину. Я тихонько вскрикнул, Волхова подняла на меня глаза.
- Ты что. Кирка?
- Коса, - выдавил я.
- Ну, коса,-согласилась она.-Что ж ты, косы моей не видел, что ли?
- Да как же ты смогла отрастить ее с пятницы? Или, может, это парик?
- Дурак! - обиделась Волхова. - Вот дурак-то!
- Да ведь в пятницу мы с тобой чуть в кино не опоздали из-за парикмахерской твоей, из-за укладки. Да что я говорю, Люська! Ведь косу ты носила восемь лет назад, еще в институте, до замужества еще!
Волхова смотрела на меня непонимающе, и не удивление, а испуг был в ее глазах.
- Еще до чего... что? Что ты говоришь такое, Кирка? Какое замужество? Когда мы с тобой успели пожениться?
- Со мной?! - крикнул я, схватив ее за плечи. - Что ж ты, что же ты!
- Ну успокойся, успокойся, миленький!Люська взяла мою руку, прижала ее к щеке. - Как же мне сказать по-другому, если я тебя люблю. И ты меня любишь. Ну, как может быть иначе?
- Люська, Люська, а Кокуров?
- Что-Кокуров?-она смотрела на меня с изумлением. Она даже руку мою выпустила от полного непонимания. Она не помнила Кокурова! Кокурова тромбониста из филармонии, Кокурова - мужа, Кокурова - бывшего мужа. И сумасшедшим казался ей мой вопрос.
- А Дарья?
Волхова побледнела. Она медленно взяла мое лицо в ладони и притянула его к своему.
- Я всегда мечтала, - сказала Волхова хрипло, - если у меня будет дочь, назвать ее Дарьей. Что ты знаешь, Кирка? Что я натворила, не ведая того? Что я могла сделать непоправимого, если я люблю тебя. Тебя! Только тебя, каждой клеткой, каждое мгновение!
Лицо ее было мокрым от слез, губы дрожали. Родное, единственное на свете лицо... Но не это лицо видел я тогда, в пятницу. Это лицо было у Люськи в юности, восемь лет назад.
И конопатинки эти, которых потом не стало...
- Да посмотри на меня хорошенько, Люська! Неужели ты ничего не заметила? Ничего не видишь? Посмотри!
- А что я должна увидеть, Кирка? Ты - это ты. Ты! Что ты меня пугаешь, дурак несчастный!
Она целовала и целовала меня, и лицо мое стало таким же мокрым и соленым, как у нее.
- Ну как же... - бормотал я. - Но я-то как же? Люсенька... Ведь прожил же я эти восемь лет! Я же помню все, день за днем помню! Который теперь год, ты знаешь, Люська? - Я цеплялся за реальные даты, за воспоминания, которые были реальностью. Я цеплялся за них отчаянно, как цеплялся когда-то за ветви свисавших над водой лиственниц, когда хлебнувшая дождей, хрипящая река волокла мой продранный клипер-бот вдоль скользкого берега к повороту, к перекату, за которым - амба.
