Виктор Емский - Нф-100: Уровни абсурда
- Спасибо вам барин за доброту вашу, - с чувством сказал Прохор.
- Это все из-за твоего геройства, - ответил Двоепупов. - Уважаю я героев, кровь за Россию проливших... Да, к собакам моим даже не подходи! Не посмотрю на твою инвалидность, выпорю!
- Так меня ж нельзя пороть, - с достоинством произнес Прохор. - Мой унтер-офицерский статус теперь вольный!
- Ха-ха-ха, - скрипуче рассмеялся барин. - Слов-то каких нахватался! Статус, дуратус, еще коитус вспомни! Эх, Россия-матушка... К твоему сведению, с февраля этого года теперь все вольные. Благодаря манифесту царскому, ни дна б ему, ни покрышки!
Двоепупов злобно сплюнул через левое плечо и добавил:
- Только кому от этого манифеста легче стало - непонятно. Таким, как ты - уж точно не легче... Все, ступай и запомни, если что - выпорю как собаку!
Прохор спросил:
- А вы барин случаем не знаете, что сталось с моими родными, пока меня не было?
- Это с Авдеем Федотовым, что ли? Знаю. Он в пьяном виде на лесопилке под пилу попал. А мать твоя по грибы пошла, и ее волки задрали. Могилки тебе поп Пафнутий покажет.
Прохор, ничуть не удивившись сказанному, поинтересовался:
- У меня еще сестрица была. Жива ль?
- Да, помню, - сообщил Двоепупов. - Беда с твоими родителями случилась более двадцати лет назад. Сестра осталась одна, и я ее замуж выдал за Митьку Фролова. А избу вашу на бревна разобрали за ее ненадобностью...
Прохор молча развернулся и, не попрощавшись с барином, побрел, хромая, к деревенской околице.
* * *
В деревне было тихо. Прохор понял, что все находятся в поле. Пока он беседовал с барином, солнце склонилось к горизонту и из этого следовало, что скоро народ потянется домой. Инвалиду вдруг сильно захотелось есть. Он взглянул на купол небольшой церкви, видневшийся сквозь ветви деревьев, и подумал об отце Пафнутии.
Попа Прохор узнал хорошо еще в детстве. Тогда священник был молодым выпускником семинарии, получившим приход в Дристоедовке. На любую просьбу о бесплатной помощи поп уже тогда отвечал следующим образом:
- Бог подаст. Молись Господу нашему денно и нощно, и сыт будешь. Прилетит к тебе манна небесная из облаков и живот твой наполнится пищей благостной. А сейчас изыди от меня, отрок бестолковый, ибо посохом так тебя по башке двину, что о жратве вообще забудешь, прости меня царица небесная за слова сии справедливые...
Прохору подумалось, что за прошедшие годы вряд ли что-то изменилось в характере отца Пафнутия, и потому идти к нему с просьбами совсем не стоит. Инвалид присел на первую же завалинку и, воровски оглянувшись, отстегнул деревянную ногу.
Внутри протеза был потайной ящик, закрывавшийся секретной защелкой. К этому делу также приложил свои умелые руки знакомый татарин, которого Прохор всегда поминал добрым словом.
Митьку Фролова инвалид знал. Тот был на два года младше его самого, но уже в детстве вся деревня рядила, что жаднее человека на белом свете еще не рождалось, и вряд ли в ближайшие сто лет народится.
Прохор пересчитал деньги, хранившиеся в ящике. Там находилось: три серебряных рубля и сорок две копейки медью. Чтобы при ходьбе не возникало звона, деньги были плотно завернуты в тряпку.
Инвалид сунул в карман один рубль. Подумав о Митьке, он положил туда же еще один. Потом, поразмыслив еще немного, Прохор скрутил в уме кукиш, достал второй рубль обратно и сунул его в тряпку.
- За один рубль я даже у Пафнутия на конюшне смогу остановиться, - сказал он вслух негромко и добавил, - если что...
Прохор аккуратно спрятал деньги в деревянную ногу, пристегнул ее и отправился искать дом своей младшей сестры.
Когда он уходил в рекруты, сестре не было еще и семи лет. Вряд ли она хорошо помнила своего старшего брата, и потому Прохор на теплый прием не надеялся. Лишний едок (да к тому же без ноги) в деревне не нужен никому. А учитывая скряжный характер Митьки, можно было вообще ни на какой прием не рассчитывать. Но серебряный рубль - веская штука. Так все и получилось.
Узнав, что к ним вернулся забытый родственник, семейство Фроловых совсем этому не обрадовалось. Митька сразу сказал, что покормить Прохора - святая обязанность православного христианина и выложил на стол краюху черствого хлеба. Далее он заявил, что живут они бедно, и потому приютить инвалида никак не смогут. Прохор, взяв быка за рога, швырнул на стол рубль и прямолинейно сообщил:
- Вот вам целковый, чтоб не скулили. Поживу у вас, пока свою избу не построю. Барин взял меня к себе писарем вместо подохшего сволочного Фильки!
Глаза Митьки тут же подобрели и он ответил:
- Коли так, тогда другое дело! Живи у нас. Пока...
Но Прохор посчитал своим долгом строго добавить:
- А если тебе дальше что-либо не понравится, я так барские бумаги про тебя назаполняю, что вообще без штанов останешься!
Митька побледнел и заюлил:
- Ну что ты, что ты! Писарь - великое дело. Будь нашим дорогим гостем!
Митька прекрасно помнил прежнего писаря и трезво представлял себе, чем грозит разлад с новоявленным. Поэтому он хорошо накормил Прохора и даже выставил на стол огромную глиняную бутыль. Увидев такую щедрость, митькина жена Груня сразу же подобрела к своему родному брату...
После женитьбы Митька построил избу за околицей (подальше от соседей, чтоб не бегали соль занимать, или еще чего-нибудь в этом роде), и стали они с Груней жить-поживать, да добро наживать. И было у них трое детей.
Старшую дочь Митька несколько лет назад выдал замуж, и теперь родня жениха плевалась в его сторону, так как обещанного за невестой приданого никто не увидел и, судя по всему, надежда на это должна была тихо умереть.
Средний сын после получения известия о том, что царь объявил вольную, посчитал, что вся земля российская теперь для любого крестьянина медом намазана и ушел в город становиться богачом.
Уже несколько месяцев от него не было ни слуху - ни духу, но родители не унывали, считая, что скоро он вернется на дорогой бричке и тогда помещику Двоепупову можно будет прямо в рожу кукиши крутить, а надобность перед ним ломать спину в поклонах отпадет сама собой.
Ну, а пока этого не случилось, младший сын, которому было всего четырнадцать лет, пас барское стадо на дальнем лугу, где и жил в шалаше. Митька же с Груней отрабатывали барщину, как и в дореформенное время.
Хозяйство у Митьки было крепким: конь, бычок, две коровы, четыре поросенка и три десятка куриц. Обнесенный высоким забором дом охранял пес по кличке Шарик. Правда,
Прохору сразу же бросилась в глаза неестественная худоба собаки. Вслух по этому поводу он ничего не сказал, но подумал так: "Это не Шарик, а Шомпол какой-то. Интересно, чем он его кормит? Гвоздями, что ли?".
Зато изба у Митьки была хороша. Большая печь с трубой позволяла топить ее по-белому. Прохора поразил пол, покрытый стругаными досками. По сравнению с обычными деревенскими избами, имевшими земляные полы, митькин дом выглядел просто хоромами. К этому выводу Прохора привело еще и большое двустворчатое окно в горнице, сверкавшее хозяйственно вымытыми стеклами. Видимо, у жадности зятя существовали свои пределы и на место обитания эта черта его характера полностью не распространялась.
Груня улеглась спать, а мужики еще долго сидели за столом.
Прохор спросил:
- Слышь, Митька, а какая сейчас может быть барщина? Ведь царь-то народу волю дал!
- Во, что он народу дал, - показал шиш Митька. - Дома, в которых мы жили - стали нашими. И все! А есть-пить что? Земля-то барской осталась! Да и мы раньше были барскими. А сейчас знаешь кто? Погоди, дай выговорю - времен-но-о-бязан-ные, во! По царскому указу барин нарезал нам наделы. Мол, пользуйтесь, но не забудьте выкуп заплатить за землицу. А деньги где взять? Да еще какие! Нету денег? Тогда отрабатывайте за пользование. Сорок дней в году...
- Так сорок дней в год - совсем немного, - сказал Прохор. - Не то, что раньше.
- Ага, немного, - сокрушенно понурился Митька. - Вот только требуются эти дни барину во время посевной и уборки урожая. А если все горбатятся на барина, кто будет сеять и жать на своем наделе? Зимой это делать прикажешь? Опять же, пастбища и леса - барские. Раньше свою скотину пасли на его лугах - барин не гневался. Нужен лес для избы - Двоепупов даст. Ну, зимой на лесопилке несколько дней отработаешь за это. А что зимой делать? Как бы - отнюдь не трудно получалось. А сейчас он говорит: "Дак ты вольный? Плати за выпас! Плати за дрова!". Вот так и живем. Коль денег нет - отрабатывай. Сорока днями и не пахнет. Как порол за нерадивость, так и порет. А куда деваться? Эх, выплатить бы ему за надел сразу, вот бы жисть пошла!..
Спать улеглись заполночь. Прохору постелили на лавке и он, умиротворенно засыпая, слышал, как на печке Митька приставал к Груне, а та, отбиваясь, громко шептала:
- Уймись, кобель старый! Посторонний человек в доме!
- Какой же он посторонний, ежли он твой братец? - нетерпеливо отвечал Митька таким же преступным шепотом.
