Михаил Савеличев - Черный Ферзь
Машины нескончаемым потоком грохотали мимо, а Ферц все продолжал лежать, пока Сердолик не похлопал его по плечу, а когда он поднялся, раздавленный не баллистой, а стыдом, что казалось не менее болезненным и, к тому же, более мучительным, его спутник уже знакомым виноватым тоном произнес:
— Извини, забыл тебя предупредить…
— Откуда здесь техника материковых выродков? — просипел Ферц, отчаянно пытаясь смочить пересохшее горло частым сглатыванием.
Сердолик вздохнул и принялся отряхивать куртку и шорты Ферца, на что тот даже не попытался подобающе отреагировать, а покорно стоял и пытался сосчитать сколько же новеньких баллист проедет мимо. Получалось это у него не очень — на втором десятке он сбивался и по какой-то ему самому непонятной логике начинал считать с начала.
— Мы сами еще не понимаем, что это за сооружение и для чего оно здесь, — сказал Сердолик. — В Башне множество заводов, которые производят такую технику.
— Для чего, для чего, — мрачно передразнил Ферц Сердолика. — Для войны, чего же еще! Помогает материковым выродкам, бьет в спину Дансельреха! — Ферц начал заводиться. Ничто так не будоражит праведную ярость как обделанные от страха штаны.
— Для войны? — переспросил Сердолик. — Возможно, хотя непонятно, зачем это нужно… Понимаешь, Башня — это нечто вроде огромного завода по производству различных машин… не только для Флакша, но и для других… хм… ну, скажем, миров. Мы пока и сами не знаем толком — для каких. К тому же у Башни невообразимый возраст! Понимаешь? Здесь еще не было людей, а она уже создавала машины.
Бывшая жена полуобернулась к роботу:
— Ты ведь не держишь меня, Конги?
— Никак нет, мэм, не держу, — ответил тот.
— Я могу уйти совершенно свободно и никто не причинит мне ни малейшего вреда? — уточнила она с улыбкой.
— Вы можете уйти совершенно свободно, — подтвердил Конги. — Я не допущу, чтобы вам был причинен хоть малейший вред.
— Видишь? — бывшая жена торжествующе посмотрела на Сердолика. — Ничего не случилось. И не случится. Ничего, кроме предательства. У нас славная компания предателей. Да, Вандерер? — Вандерер даже не шевельнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. — Сколько раз вы предавали меня — мелкую песчинку у подножия гранитного монумента, покрытого изморозью? А, Вандерер? Что уж говорить об остальном человечестве?! Или я ошибаюсь? Или мне оказана высокая честь стать жертвой предательства со стороны одного из небожителей?! Отвечайте! — Она притопнула ногой.
— Не нужно истерик, — даже не сказал, а попросил Вандерер.
Внешне он все еще сохранял ледяное спокойствие, но внутри кипела еле сдерживаемая ярость. Чего не отнять у стоящей перед ним истерички, так это умения доводить его до белого каления. Как у присно памятного знатока запрещенной науки… Поневоле уверуешь в метемпсихоз! С каким бы удовольствием он отхлестал бы эту дуру по щекам, чтобы впредь не думала вмешиваться в тщательно подготовленные операции… С другой стороны, если тщательно подготовленные операции летят в тартарары из-за какой-то стервы, то грош им и их разработчикам цена. Не операция это тогда, а так… скверно отрепетированная реприза… паскудный водевильчик из жизни отдыхающих…
— А ведь я поверила… — у нее перехватило дыхание и она замолчала, прижимая ладонь к груди, глядя куда-то вбок.
Вандереру вдруг представилось, что перед ним не живой человек, а специально созданная кукла, единственной целью которой как раз и является выводить его из равновесия, расстраивать планы и заставлять с тоской вспоминать о благодатных временах на Флакше, где и не такие препятствия устранялись добрым проверенным способом. И вот у этой куклы наконец-то кончился завод, отчего она замерла в столь неудобной для живого человека и пугающей позе.
Но, словно услышав его мысли, кукла немедленно ожила, выпрямилась, посмотрела Вандереру в глаза, проверяя — слушает ли он ее, и продолжила почти с полуслова, в нужных местах делая драматические остановки:
— …поверила вашему жестокому спектаклю… поверила, что вы застрелили его… что он умер… умер… умер… — Естественно, у куклы вовсе не речевой механизм заел. Просто согласно программе для пущего эффекта полагалось трижды повторить последнее слово, сопровождая его как можно более горькими всхлипываниями.
— О чем ты говоришь?! — крикнул Сердолик. — О ком?!
— Я ведь поверила… поверила… а кто бы не поверил?! Кровь… кругом кровь… все в крови… он тянется, тянется, а из всех ран — кровь… фонтанами… салютами…
О том, что в мгновения тяжелых нервных потрясений люди кусают кулаки, Сердолик, конечно же, читал, но ему казалось, что никакого реального физического действа за подобной фразой не стоит, и это не более чем оборот речи, образное выражение, подобно пресловутому носовому платку, который полагается терзать под столом, с улыбкой на лице выслушивая трагические вести. Бывшая жена именно кусала кулак, с силой впиваясь в побелевшие костяшки пальцев и казалось — еще немного, и кожа лопнет, расползется, рука обагрится кровью, пачкая губы и подбородок, словно у изголодавшегося кровососа. Сердолик готов был зажмуриться, только бы не увидеть превращения бывшей жены в упыря, но крик Вандерера хлестнул по ушам, испугом отгоняя мерзкое видение:
— Сердолик, успокойте ее! Истеричка! Он умер! Умер! Понимаешь?! — Вандерер вдруг побагровел, оттопыренные уши задергались, что, вероятно, могло бы показаться смешным, наблюдай их кто-то со стороны. Он сжал огромные мосластые кулаки и потряс ими перед собой. — Потому что я не достаю пистолет для дешевых представлений, понимаешь?! А только чтобы убивать! Убивать! Убивать!!!
— Милая, успокойся… — Сердолик схватил бывшую жену за руку. — Милая, все будет хорошо, все будет хорошо, вот увидишь! Не слушай его… не слушай никого! Только меня… а можешь и меня не слушать… Подумай о нашем сыне! — Он обернулся к Вандереру и с плохо сдерживаемой яростью и даже какой-то обидой бросил тому:
— Думайте о чем говорите! Нельзя так! Нельзя, черт вас побери!
Чем выше поднимался градус когда-то, практически в незапамятные времена, мирной беседы, которую только и пристало вести человекам воспитанным, невзирая ни на какие привходящие обстоятельства, тем все более откровеннее развлекался Ферц. Он давно уже почуял под казалось-бы непробиваемой броней всемогущества этих людей, вылезших из поганой дыры в мировой тверди, устойчивый запашок неизбывной гнили, какой доносится из-под сколь угодно стерильного бинта, намотанного бестолковым штатным костоправом экипажа на необработанную рану. Если повязку не содрать и не вытряхнуть из гниющей язвы комок червей, то боль начнет сводить с ума.
