Филип Фармер - Темные замыслы
Осушив слезы, Фригейт принялся за дело — проверил показания приборов и разбудил маленького мавра. Нур сменил его на вахте. Питер завернулся в покрывало, но боли в шее и спине не давали покоя. После напрасных попыток уснуть, он окликнул Нура. Они вступили в беседу, которая шла между ними годами — денно и нощно.
68
— В некоторых аспектах, — говорил Нур, — Церковь Второго Шанса и учение суфи совпадают. Сторонников Церкви, однако, подводит терминология — часто в понятия суфизма они вкладывают совсем другое содержание.
— Конечно, цель сторонников Церкви и суфиев — одна. Если отвлечься от разного понимания терминов, то можно сказать, что те и другие стремятся к поглощению индивидуальной личности Мировой Душой. Это может быть Аллах, Бог, Создатель — называйте Его как хотите.
— Означает ли это уничтожение человеческой личности?
— Нет, лишь поглощение. Уничтожение есть разрушение. При поглощении же душа индивидуума, его «ка» или «брахман», становится частью всеобщей Мировой Души.
— Значит ли, что в этом случае личность утрачивает самосознание, собственную индивидуальность, что она теряет представление о собственном «я»?
— Да, но она становится частью Высшего «Я». Разве можно сравнивать утрату осознания себя как личности с приобщением к Божественной Душе?
— Меня это ужасает… По-моему, это — смерть. Если ты больше себя не осознаешь, значит, ты умер. Нет, не могу понять, почему буддисты, индуисты, суфии и Церковь считают это желанной целью.
— Вы правы, без самосознания человек мертв. Но если бы вам удалось испытать восторг, который ощущают суфии на каждом этапе самосовершенствования, вы отнеслись бы к этому иначе.
— Да, пожалуй, — согласился Фригейт. — У меня был опыт мистических откровений. Даже трижды.
— Впервые это случилось со мной в возрасте двадцати шести лет. Я работал на сталелитейном заводе, в литейном цехе. Кран подавал туда стальные болванки — прямо из форм плавильных печей. После обдирки охлажденные болванки поступали в чаны, где они повторно нагревались, и затем шли в прокат. Я работал у чанов и воображал, что болванки — это спасенные души, затерянные до того в пламени чистилища. Их калили в этом пламени, потом бросали под прессы, где им придавалась форма, угодная небесам. На прокатном стане их обжимали, выдавливая всю грязь, все вредные примеси. Оттуда они выходили с новой, очищенной душой…
— Вы понимаете меня, Нур, правда? Так вот, однажды я стоял у огромной раскрытой двери цеха и глазел на заводской двор. Не помню, о чем я тогда размышлял. Возможно, о том, что на мою долю выпала тяжкая работа в чудовищной жаре, да еще за столь мизерную плату. А, может быть, о своем намерении стать преуспевающим писателем. У меня не приняли еще ни одной вещи, хотя многие издатели отзывались о них одобрительно. Например, Вит Барнет, владелец «Сториз», дважды был готов взять мои рассказы, но оба раза его отговорила жена. Этот журнал считался весьма престижным, но платил ничтожные гонорары.
— Итак, я разглядывал немыслимо уродливый двор, вид которого никоим образом не способствовал возвышенным мыслям или мистическому экстазу; скорее, я был подавлен. Меня приводило в уныние все: теснившиеся на подъездных путях платформы, темная металлическая пыль, покрывшая и механизмы, и здания, огромные печи, едкий запах дыма, стелющегося по земле. И вдруг в одно мгновение все изменилось. Нет, все оставалось таким же серым и безобразным, таким же уродливым, однако…
— Каким-то образом я внезапно ощутил, что мир, Вселенная устроены правильно и разумно. И все, что было и будет, — тоже разумно. В моем видении произошел некий перелом, сдвиг. Сейчас я постараюсь объяснить вам… Мне всегда представлялось, что мир — это бесконечность стеклянных кирпичиков. Их едва можно разглядеть… Я видел лишь их грани, но как-то смутно… только чуть заметные призрачные контуры.
— Обычно я воспринимал эти кирпичики в виде искривленной стены — словно Бог, сложивший ее, был под хмельком. Но сейчас я увидел, что кирпичи сдвинулись и поверхность кладки стала ровной. Вселенная не выглядела больше наспех построенным зданием, способным вызвать у зрителя лишь осуждение.
— Я был вне себя от счастья. Мне удалось, пусть на миг, заглянуть в основы мироздания, проникнуть сквозь внешний слой штукатурки, небрежно нанесенной на стены, и увидеть их гладкими и ровными.
— Теперь я знал, что мир устроен стройно и разумно, что у меня есть в нем свое место. Оно определено точно и правильно. Да, я — живое существо, но я еще и один из кирпичиков, что лежит на уготованном ему месте. Вернее сказать, я осознал себя на своем месте. До этого мне казалось, что я так и не нашел его… что я выбиваюсь из стены Мироздания. Да и как могло быть иначе, если все кирпичики сложены в беспорядке? В этом заключалась моя ошибка. Все на свете имеет свое, уготованное ему место… Я был счастлив. Порядок и гармония мира внезапно открылись мне.
— И как долго длилось это ваше состояние? — спросил Нур.
— Несколько минут. Но весь день я чувствовал себя прекрасно! Когда же я снова попытался повторить это… это откровение… ничего не вышло. Я продолжал жить по-прежнему. Мир вновь стал созданием неумелого строителя… вернее — злого обманщика. Но были и еще моменты…
— Другие случаи?
— Да. Второй раз это произошло под воздействием марихуаны. Я все-таки выкурил за свою жизнь полдюжины сигарет с травкой… Это случилось в 1955 году, еще до того, как молодое поколение повсеместно пристрастилось к наркотикам. В те времена марихуану и гашиш потребляли лишь в больших городах и только в богемных компаниях. Ну, еще среди черных и цветных в гетто.
— Мы с женой жили в Пеории, штат Иллинойс, и встретили там одну супружескую пару, типичных выходцев из Грин Вилледж. Они уговорили меня попробовать марихуану. Мне не хотелось. Я представлял, как нас схватит полиция… потом — скандал, суд, суровый приговор, тюрьма… Что станет с нашими детьми? Но алкоголь добавил мне храбрости, и я предался греху. Делая первые затяжки, я безумно волновался. Но вот это произошло — и ничего страшного не случилось.
— До того вечера — как, впрочем, и потом — я не испытывал тяги к наркотикам. Но в тот раз мир представился мне раствором, насыщенным мельчайшими кристалликами. Вновь произошел какой-то сдвиг в сознании. Кристаллики зашевелились, заметались и начали мало-помалу выстраиваться в определенном порядке, будто ангелы на параде. Но этот порядок был бессмысленным… вернее, не столь разумным, как в первый раз. Я не ощущал в нем своего места — места, казавшегося справедливым и естественным.
