Алексей Толстой - Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина
Вместо ответа Гарин содрал с себя ленту, сбросил фрак с орденами и регалиями.
— Раздевайтесь.
— Зачем? — спросил барон Корф с некоторым любопытством.
— Давайте ваше платье.
— В чём дело?
— И паспорт, все бумаги… Где ваша бритва? Гарин подсел к туалетному столику. Не намыливая щёк, морщась от боли, быстро сбрил усы и бороду.
— Между прочим, рядом в комнате лежит человек. Запомните, это ваш личный секретарь. Когда его хватятся, можете сказать, что услали его с секретным поручением… Понятно вам?
— В чём дело, я спрашиваю? — заорал барон Корф, хватая на лету гаринские брюки.
— Я пройду отсюда потайным ходом в парк, к моей машине. Вы запрячете секретаря в камин и пройдёте в мой кабинет. Немедленно вызовите по телефону Роллинга. Надеюсь, вы хорошо запомнили весь механизм моей диктатуры? Я, затем мой первый заместитель — начальник секретной полиции, затем мой второй заместитель — начальник отдела пропаганды, затем мой третий заместитель-начальник отдела провокации. Затем тайный совет трёхсот, во главе стоит Роллинг. Если вы ещё не совсем превратились в идиота, вы должны были всё это вызубрить назубок… Снимайте же брюки, чёрт вас возьми!.. Роллингу по телефону скажите, что вы, то есть Пьер Гарин, становитесь во главе войск и полиции. Вам придётся серьёзно драться, милейший.
— Позвольте, а если Роллинг угадает по голосу, что это не вы, а я…
— А! В конце концов им наплевать… Был бы диктатор…
— Позвольте, позвольте, — значит с этой минуты я превращаюсь в Петра Петровича Гарина?
— Желаю успеха. Наслаждайтесь полнотой власти. Все инструкции на письменном столе… Я — исчезаю…
Гарин, так же, как давеча в зеркало, подмигнул своему двойнику и скрылся за дверью.
123
Едва только Гарин — один в закрытой машине — помчался через центральные улицы города, исчезло всякое сомнение: он вовремя унёс ноги. Рабочие районы и предместья гудели стотысячными толпами… Кое-где уже плескались полотнища революционных знамён. Поперёк улиц торопливо нагромождались баррикады из опрокинутых автобусов, мебели, выкидываемой в окошки, дверей, фонарных столбов, чугунных решёток.
Опытным глазом Гарин видел, что рабочие хорошо вооружены. На грузовиках, продирающихся сквозь толпы, развозили пулемёты, гранаты, винтовки… Несомненно, это была работа Шельги…
Несколько часов тому назад Гарин со всей уверенностью бросил бы войска на восставших. Но сейчас он лишь нервнее нажимал педаль машины, несущейся среди проклятий и криков: «Долой диктатора! Долой совет трёхсот!»
Гиперболоид был в руках Шельги. Об этом знали, об этом кричали восставшие. Шельга разыграет революцию, как дирижёр — героическую симфонию.
Громкоговорители, установленные по приказу Гарина ещё во время продажи золота, теперь работали против него — разносили на весь мир вести о поголовном восстании.
Двойник Гарина, против всех ожиданий Петра Петровича, начал действовать решительно и даже не без успеха. Его отборные войска штурмовали баррикады. Полиция с аэропланов сбрасывала газовые бомбы. Конница рубила палашами людей на перекрёстках. Особые бригады взламывали дверные замки, врывались в жилища рабочих, уничтожая всё живое.
Но восставшие держались упорно. В других городах, в крупных фабричных центрах, они решительно переходили в наступление. К середине дня вся страна пылала восстанием…
Гарин выжимал из машины всю скорость её шестнадцати цилиндров. Ураганом проносился по улице провинциальных городков, сбивал свиней, собак, давил кур. Иной прохожий не успевал выпучить глаза, как запылённая, чёрная огромная машина диктатора, уменьшаясь и ревя, скрывалась за поворотом…
Он останавливался только на несколько минут, чтобы набрать бензина, налить воды в радиатор… Мчался всю ночь.
Наутро власть диктатора ещё не была свергнута. Столица пылала, зажжённая термитными бомбами, на улицах валялось до пятидесяти тысяч трупов. «Вот тебе и барон!» — усмехнулся Гарин, когда на остановке громкоговоритель прохрипел эти вести…
В пять часов следующего дня его машину обстреляли…
В семь часов, пролетая по какому-то городку, он видел революционные флаги и поющих людей…
Он мчался всю вторую ночь — на запад, к Тихому океану. На рассвете, наливая бензин, услышал, наконец, из чёрного горла громкоговорителя хорошо знакомый голос Шельги:
— Победа, победа… Товарищи, в моих руках — страшное орудие революции — гиперболоид…
Скрипнув зубами, не дослушав, Гарин помчался дальше. В десять часов утра он увидел первый плакат сбоку шоссе: на фанерном щите огромными буквами стояло:
«Товарищи… Диктатор взят живым. Но диктатор оказался двойником Гарина, подставным лицом. Пётр Гарин скрылся. Он бежит на запад… Товарищи, проявляйте бдительность, задержите машину диктатора… (Следовали приметы.) Гарин не должен уйти от революционного суда…»
В середине дня Гарин обнаружил позади себя мотоцикл. Он не слышал выстрелов, но в десяти сантиметрах от его головы в стекле машины появилась пулевая дырка с трещинками. Затылку стало холодно. Он выжал весь газ, какой могла дать машина, метнулся за холм, свернул к лесистым горам. Через час влетел в ущелье. Мотор начал сдавать и заглох. Гарин выскочил, свернул руль, пустил машину под откос и, с трудом разминая ноги, стал взбираться по крутизне к сосновому бору.
Сверху он видел, как промчались по шоссе три мотоцикла. Задний остановился. Вооружённый, по пояс голый человек соскочил с него и нагнулся над пропастью, где валялась разбитая машина диктатора.
В лесу Пётр Петрович снял с себя всё, кроме штанов и нательной фуфайки, надрезал кожу на башмаках и пешком начал пробираться к ближайшей станции железной дороги.
На четвёртый день он добрался до уединённой приморской мызы близ Лос-Анжелоса, где в ангаре висел, всегда наготове, его дирижабль.
124
Утренняя заря взошла на безоблачное небо. Розовым паром дымился океан. Гарин, перегнувшись в окно гондолы дирижабля, с трудом в бинокль разыскал глубоко внизу узенькую скорлупу яхты. Она дремала на зеркальной воде, просвечивающей сквозь лёгкий мглистый покров.
Дирижабль начал опускаться. Он весь сверкал в лучах солнца. С яхты его заметили, подняли флаг. Когда гондола коснулась воды, от яхты отделилась шлюпка. На руле сидела Зоя. Гарин едва узнал её — так осунулось её лицо. Он спрыгнул в шлюпку, с улыбочкой, как ни в чём не бывало, сел рядом с Зоей, потрепал её по руке:
— Рад тебя видеть. Не грусти, крошка. Сорвалось, — наплевать. Заварим новую кашу… Ну, чего ты повесила нос?..
