Деймон Найт - Билет куда угодно
Все это было рискованно и требовало немалой отваги. Если последний шаг к неподвижности окажется слишком медленным, замерзающая влага его тела закристаллизуется, протыкая клетки миллионами крохотных иголочек. Если ждать слишком долго, то холод вообще лишит его способности действовать.
В тело прокрадывалось ложное тепло умирания, нежно и спокойно обволакивая конечности. Он втиснулся в узкую щель меж двух брезентовых связок груза, добрался до самого корпуса корабля, и там, распластанный на холодном металле корпуса, он умер.
Корабль — тишайшая из могил — недвижно висел в самом центре звездного шара, и мог висеть до самого конца, не ведая ни изменений, ни времени. Ведь время — лишнее понятие для транспортного корабля и всего его содержимого, за исключением разве что управляющего робота, который пока что бездействовал, но обогревался тончайшей струйкой электронов при температуре, близкой к абсолютному нулю.
Но вот щелкнуло реле, передавая свой трепет опорной раме, ригелю и всему корпусу корабля. Время возобновило свой ход. Включилась радарная установка на носу корабля; вскоре сработали другие реле, а затем проснулся двигатель. На мгновение корабль снова пришел в движение — камушек, летящий меж звезд. Вскоре по корпусу забарабанили атмосферные частицы. Корабль легко нырнул в марсианское небо и снова вынырнул, облетая планету по орбите. Щелкнуло последнее реле — и гроб Фалька ринулся к земле, свободный от скелетной оболочки корабля, который, вспыхнув соплами двигателя, унесся назад, в безвременную бездну.
Над корпусом грузового отсека раскрылся парашют. В поле земного тяготения он и минуты не выдержал бы такого груза в атмосфере Земли; но здесь, на Марсе, он бережно опустил груз на поверхность планеты.
А тем временем под оболочкой скафандра медленно оттаивал труп Фалька.
Биение сердца — вот первое, что почувствовал Фальк, придя в сознание, и он благодарно прислушивался к еле ощутимому ритму.
Вскоре началось болезненное покалывание в конечностях — а затем он увидел розовую дымку на своих опущенных веках.
Фальк открыл глаза.
Бледное пятно перед глазами постепенно превратилось в лицо. Оно ненадолго исчезло, затем вернулось. Теперь Фальк смог разглядеть его. Лицо молодого мужчины — около тридцати — с матово-бледной кожей и синевой щетины на подбородке. Гладкие, слегка засаленные волосы. Брюнет. Очки в черной оправе. Насмешливые морщинки по углам тонкогубого рта.
— Ну что, порядок? — спросило лицо.
Фальк еле слышно зашептал, и лицо придвинулось ближе. Он попытался снова:
— Похоже, так.
Молодой человек кивнул. Затем подобрал что-то с постели и принялся разбирать на части, укладывать в желобки металлические коробки. Сердечный зонд, догадался Фальк; округлый корпус управления и тонкая, как волос, игла.
— Где вы это взяли? — спросил молодой человек. — И какого черта вам понадобилось на борту грузового корабля?
— Зонд я украл, — ответил Фальк. — И скафандр, и все остальное снаряжение. Выкинул сколько надо груза, чтобы скомпенсировать вес. Мне нужно было добраться до Марса. Единственный вариант.
Молодой человек опустил руки на колени.
— Вы это украли, — с недоверием повторил он. — Значит, вы никогда не проходили аналоговой обработки?
Фальк улыбнулся.
— Все в порядке, проходил. Раз десять. И ни разу не подействовало. — Он чувствовал страшную усталость. — Дайте мне отдохнуть немного, ладно?
— Конечно. Извините.
Молодой человек ушел, и Фальк закрыл глаза, возвращаясь к медленному наплыву воспоминаний, двигавшемуся у него в голове. Он еще раз прожил в памяти агонию последних часов. Оставалась какая-то травма, и нельзя было позволять этой травме покоиться в себе, чтобы с ним в дальнейшем не приключилось беды. Надо принять все как есть, распознать страх и научиться с ним жить.
Через некоторое время молодой человек вернулся с чашкой дымящегося бульона. Фальк благодарно принял чашу ослабевшими руками и медленно, глоток за глотком, осушил ее. Затем, даже не заметив этого, погрузился в сон.
Проснувшись, Фальк почувствовал, что заметно окреп. Он попробовал сесть и с удивлением обнаружил, что попытка удалась. Молодой человек, сидевший в кресле в другом конце комнаты, отложил трубку и подошел, чтобы подложить Фальку под спину подушки. Затем вернулся на свое место. Комната была заполнена всяческим хламом и тяжелыми запахами. Пол, стены и потолок представляли из себя сплошные листы эмалированного металла. Совсем немного мебели, на полках — книги, катушки с микрофильмами, кассеты — и груды подобного барахла на полу. С дверной ручки свисала грязная рубашка.
— Ну что, поговорим? — спросил молодой человек. — Меня зовут Вольферт.
— Рад познакомиться. А я — Фальк… Наверное, для начала вы хотите узнать об этой истории с аналогами.
— И еще одно — почему вы здесь.
— Это все об одном и том же, — вяло отмахнулся Фальк. — Итак, я невосприимчив к аналоговой обработке. Чего я и сам не знал, пока мне не стукнуло десять. Видимо, врожденный дефект. С семи лет я помню, как другие пацаны болтали о своих Хранителях — и тогда я прикинулся, что он и у меня есть. Знаете, как бывает у детей — готовы на все, лишь бы вместе с ребятами.
Но лишь через годы я понял, что я действительно был единственным, у которого отсутствовал невидимый Хранитель, а значит, отрезались все возможности для общения с ним. Прежде я был уверен, что пацаны врали насчет того, что могут видеть своих Хранителей.
Мне стукнуло десять, когда я совершил свою первую кражу. Эта книга была нужна мне позарез, но отец ни за что не купил бы ее. Продавец отвернулся — и я запихнул ее под куртку. Смешно, но я успел прочитать книжку до середины, пока до меня наконец не дошло, что своим поступком я и так доказал, что не имею никакого Хранителя. Прежде я утешал себя надеждой, что не видел своего Хранителя только потому, что в жизни не делал ничего плохого.
Слава Богу, у меня хватило здравого смысла, чтобы сжечь книгу. Если бы меня вычислили, то не протянуть мне и до совершеннолетия.
Вольферт хмыкнул.
— Да уж, — заметил он. Взгляд его был прикован к Фальку — заинтересованный, живой, осторожный взгляд.
— Даже один вышедший из-под контроля индивид может спутать все карты правителям и политикам. Но ведь невосприимчивость теоретически невозможна.
— Я сам на этом вопросе чуть мозги не надорвал. Если опираться на классическую психологию, то все так и есть. У меня нет особой резистентности к снотворным и транквилизаторам; они действуют на меня вполне нормально. Вот только цензурный механизм никак не откликается на их воздействие. Была у меня блестящая идея, что я, возможно, — не что иное, как продукт мутации, то есть аналоговая обработка сработала как фактор антивыживания. Сомнительно, конечно. Однако, насколько мне удалось выяснить, таких, как я, в природе больше не существует.
