Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне
С этой мыслью Гелька открыл глаза. Было ещё рано. Утро за окном начиналось бледное, серенькое. Гелька поёжился. В открытое окошко тянуло холодом. Настоящая осень пришла?
Лист чётко белел на узорчатых обоях. Он был чистый. Гелька натянул до носа одеяло и невесело ждал. когда на листе появятся слова. Появятся же. Янка обещал…
И вот потянулась цепочка букв. Гелька сел. Тёмнокрасные строчки бежали коряво, торопливо:
«Гелька, прощай! Мы не успеем повидаться. Я улетаю, я чувствую. Это раньше, чем я ждал. Наверно, те два кусочка жизни, которые мы отдали искоркам, меня так сильно торопят. Не осталось ни минуты. Гелька, порви…»
Гелька всхлипнул и рванулся к столу за фломастером.
ВЕТЕРКИ
… — Юрка, — сдавленно сказал Глеб.
Яр каждым нервом ощутил это слово, и прошла по каждому нерву резкая электрическая боль. Он остался неподвижным. Но мысленно он рванулся вперёд — чтобы увидеть вплотную, разглядеть до последней чёрточки живое лицо сына. Юрка встретился с ним влажными, полными беды и упрямства глазами, медленно отвернул лицо, вскинул палочки выше прежнего и пропал за жёлтым языком огня.
Яр почувствовал, как Глеб сказал — одними губами, но уже твёрдо:
— Тихо, Яр. Всё — потом.
Да. Всё потом. Когда не будет Магистра. Чтобы Магистр ничего не понял, ничего не узнал. Врагу нельзя давать лишнюю ниточку. Сиди и молчи…
Изображение опять качнулось, мелькнули фигуры в коричневых шлемах, похожих на каски строителей. Стал виден фундамент башни, береговые камни, прибой над ними. С башни быстрыми тенями срывались тонкие мальчишечьи тела, не долетали до земли и пропадали, косо рванувшись в сторону. Теперь всё это виделось нечётко, раздёрганно. Картинка металась: то камни на ней, то волны, то мелькающий полёт мальчишечьих силуэтов. То очень синее небо с белым облаком — таким спокойным и ласковым.
Яр отчаянно хотел увидеть Юрку ещё раз. Сначала просто увидеть. А потом уже что-нибудь понять. Он даже не пытался разобраться в сумятице мыслей, они рвались на клочки: «Где?.. Как это случилось?.. Что с ним?.. Он — ветерок?.. Почему Глеб говорил: он вернулся?.. Какое странное лицо! Нет, не странное, знакомое… А это правда Юрка?.. Я же знаю, что Юрка!»
Фильм кончился, и было странно, даже дико видеть вместо живых мелькающих картин лаковый чёрный поднос и намалёванные на нём цветы.
— А дальше? — бесцветным голосом спросил Яр.
— Это всё, — сказал Магистр.
Яр ощутил маленькую и твёрдую ладонь Игнатика. Пальцы Игнатика слегка надавили ему на плечо сквозь толстое сукно пиджака: «Держись, Яр. Мы здесь, Яр». Яр чуть заметно шевельнул мускулами плеча: «Да, Тик. Я держусь».
Чита неожиданно резким голосом спросил:
— И зачем же вы нам это показали, Магистр?
— Вы сами хотели, — отозвался Магистр и вежливо повернул к Чите аккуратную профессорскую голову. — Это была иллюстрация.
— Иллюстрация чего? — спросил Чита.
— Какие же вы сволочи, — тихонько сказала Магистру Данка.
Магистр приподнял седые брови.
Глеб откинулся на стуле и сухо задал вопрос:
— Вы что же, хотели нас напугать?
— Пожалуй, нет, — с доброжелательной задумчивостью ответил Магистр. — Я просто пытался быть предельно откровенным. Откровенность — залог будущего союза.
— Вы всё ещё надеетесь на союз? — очень серьёзно спросил Глеб.
— Да, Глеб Сергеевич.
— После того, что показали?
— А что я показал? То, что было. В конце концов, мальчики сами виноваты, и это была необходимая акция. Взрослых можно убедить, можно напугать, а дети… это же категория, не поддающаяся логическим схемам.
— Вашим схемам, — глухо сказал Яр и опять ощутил пальцы Тика. — И поэтому вы решили их сжечь. Неподдающихся.
— Ну что вы, в самом деле, Ярослав Игоревич! Никто же из них не погиб! Улетели. Превратились в этих… в ветерков. Тоже форма существования разумной жизни.
— Не все превратились, — сказал Игнатик. — Не врите.
«Не все! — ахнул про себя Яр. — А Юрка?»
— Я не вру, мальчик, — терпеливо сказал Магистр. — Вы видели сами.
— Повторите фильм! — жёстко потребовал Игнатик. Яр никогда не слышал у него такого голоса. — Повторите! Самый конец.
— Это невозможно.
— Повторите, Магистр, — сказал Глеб.
— Но это невозможно, уверяю вас. Я очень устал.
— Он врёт, — сказал Игнатик. — Ладно, я запомнил. Я повторю.
— Не смейте! — тонко сказал Магистр и попытался встать. Яр быстро оглянулся на Игнатика. Тот резко побледнел, как бледнеет человек от борьбы с очень сильной болью. На верхней губе у него высыпали крошечные капельки. Металлический поднос тонко задребезжал. Яр метнулся к нему взглядом.
Он снова увидел основание башни, каменистый берег, взлетающую пену прибоя. Только сейчас пенные языки взлетали очень медленно. Так бывает, когда плёнку с записью прокручивают с тихой скоростью. И мальчишки падали с башни медленно. Видно было, как у самых камней силуэты их тают, а воздух на этом месте скручивается в прозрачную спираль.
Но не со всеми так случилось. Несколько ребят долетели до земли…
— Что вы делаете… — не то простонал, не то прокричал Магистр. — Я не могу…
…При замедленном движении фильма было видно, как сила удара вдавливает ребячьи тела в мелкую гальку среди камней, потом подбрасывает их на полметра, и мальчишки вытягиваются — уже неподвижные. Кто навзничь, кто ничком.
Яр заледенел, готовясь увидеть среди упавших Юрку. А движение фильма всё замедлялось, и наконец кадр застыл совсем. Потом берег и камни стремительно придвинулись.
Между глыб жёлтого ракушечника лежал мальчик. Он лежал, прильнув щекой к гальке и разметав избитые в кровь ноги. Он сжимал круглые камешки в пальцах выброшенных вперёд рук. На нём была порванная зелёная рубашка с квадратным белым воротником, похожим на матросский. Ветер кинул воротник на голову мальчику, и можно было разглядеть лишь рыжеватую ребячью макушку с торчащим пучком волос. Из-под руки мальчика выбралась ящерка — маленькая и проворная. По складкам рукава она взбежала к нему на плечо. И замерла там. Только глазки блестели — живые и умные, как у крошечного человечка.
Глеб с коротким стоном подался вперёд.
… — Это те, кто не успели стать ветерками, — шёпотом сказал Игнатик. И шёпот странно, очень громко прозвучал в мёртвой, какой-то чёрной тишине. Изображение погасло, и поднос с коротким звоном упал. Игнатик, часто дыша, лёг головой Яру на плечо.
Магистр негромко хрипел. Он полулежал на стуле, и руки его обвисли почти до пола. Лицо его затвердело, левая бровь наполовину отклеилась и висела над веком грязно-белым клочком.
