Филип Фармер - Одиссея Грина
Марсия очнулась. Она сидела на краю кровати с поникшими плечами и опущенной головой, слезы бежали по щекам, пропитывая полотенце, торчащее изо рта. Глаза ее округлились, когда она увидела раздавленного червя возле своих ног.
Грубо схватив Марсию за плечи, Лейн поставил ее на ноги и встряхнул. Она бросила на него взгляд, полный ужаса, и Лейн вдруг ощутил, как к горлу подступает тошнота — тошнота, вызванная отвращением к самому себе за то, что убил личинку, вовсе не желая того, за то, что Марсия так доверчиво попалась в примитивную ловушку, а он так жестоко обошелся с ней, о чем теперь жалел, и наконец за то, что несмотря ни на что страстно хотел предаться этому акту любви.
«Да, — подумал он. — Именно „предаться“. В этом слове есть что-то преступное».
Марсия повернулась кругом, чуть не потеряв равновесие из-за связанных рук. Лицо ее дергалось, из-под кляпа рвались звуки.
— Заткнись! — взвыл Лейн, вновь встряхивая ее.
Марсия вырвалась и упала, едва не ударившись лицом, но он сразу же подхватил ее и поставил на ноги, отметив, что колени ее ободраны. Вид крови не смягчил его, а разъярил еще сильнее.
— Веди себя тихо, или будет хуже! — прорычал он.
Марсия бросила на него вопросительный взгляд, издала странный сдавленный звук, и вдруг голова ее откинулась назад, а лицо стало наливаться синевой. Через несколько мгновений она тяжело рухнула на пол.
Перепуганный Лейн перевернул ее — она была почти мертва. Вытащив кляп, он заглянул в ее рот и обнаружил, что Марсия проглотила язык, пытаясь убить себя. Лейн попытался извлечь язык из глотки, захватив его корень. Тот выскальзывал, как живой, не слушаясь его, но, в конце концов, усилия Лейна увенчались успехом.
Убедившись, что она приходит в себя, он вновь сунул кляп ей в рот, но, уже завязывая узел на ее затылке, остановился. А если это произойдет снова? С другой стороны, если позволить ей говорить, она произнесет слово, вызывающее мучительную тошноту. Но если оставить кляп, она вновь проглотит язык. Он может спасать ее раз за разом, но в конце концов ее попытка удастся, и она задохнется. Единственное решение проблемы — вырвать язык с корнем. Тогда она не сможет ни говорить, ни убить себя. «Некоторые, наверное, так бы и поступили, но не я», — подумал Лейн, и громко сказал:
— Я не могу убить тебя, Марсия. Так что, если хочешь расстаться с жизнью — пожалуйста, но я тебе не помощник. Вставай! Я беру твой багаж… мы отправляемся!
Марсия снова посинела и осела на пол.
— Нет, на этот раз я не буду тебя спасать! — заорал Лейн, но тут же поймал себя на том, что отчаянно пытается развязать узел.
Вдруг его осенило. «Идиот! Тупица! Нужно применить ее же оружие». И когда сознание вновь стало возвращаться к ней, Лейн выстрелил, предварительно поставив регулятор на парализующее действие. Это означало, что до ближайшего выхода к базовому лагерю — около тридцати миль по трубе — придется нести не только снаряжение, но и ее. Но он должен сделать это! Нужно только соорудить что-то вроде упряжки, и тогда ничто его не остановит, а Земля…
В это мгновение до него донеслись подозрительные звуки, и он, оглянувшись, увидел двух ээлтау в скафандрах. Потом из туннеля показался еще один. У всех в руках было оружие с грушевидным наконечником. Лейн в панике схватился за свое оружие, левой рукой повернул регулятор, надеясь, что установил максимальную силу поражения, наставил грушу на чужаков…
Очнувшись, он обнаружил, что лежит на спине, одетый в свой скафандр, но без шлема, связанный ремнем. Тело не слушалось его, но голову можно было повернуть. Окинув взглядом комнату, Лейн увидел множество ээлтау. Тот, кто парализовал Лейна, прежде чем он сам смог использовать оружие, стоял совсем рядом. Он говорил на английском с легким акцентом:
— Успокойтесь, мистер Лейн. Вам предстоит долгое путешествие. Когда мы окажемся на нашем корабле, вам будет удобнее.
Лейн открыл рот, чтобы спросить, откуда им известно его имя, но понял, что они, должно быть, прочитали записи в вахтенном журнале на базе. Неудивительно было и то, что некоторые ээлтау владели земными языками — ведь они долгое время ловили земные радио- и телепередачи.
К капитану обратилась Марсия. Ее лицо было мокрым от слез. Переводчик обратился к Лейну:
— Марсийа просит объяснить ей, за что вы убили ее… ребенка. Она не понимает, почему вы это сделали.
— Я не могу ответить… я сам не знаю, — проговорил Лейн.
Голова его была легкой, словно воздушный шар, наполненный водородом. Комната медленно плыла перед глазами.
— Тогда я отвечу ей за вас, — сказал переводчик. — Скажу, что такова природа зверя.
— Неправда! — воскликнул Лейн. — Я не зверь! Я не хотел делать этого. Но я не мог принять ее любви и в то же время остаться человеком. Не разновидностью человека, а…
— Марсийа просит простить вас за убийство ее ребенка, но сделать так, чтобы отныне вы были неспособны делать такое. Она прощает вас, хоть и потрясена смертью ребенка, и надеется, что придет время, когда вы сможете считать ее… сестрой. Она уверена, что в вас есть что-то хорошее.
Пока на него надевали шлем, Лейн стоял, стиснув зубы и прикусив кончик языка. Он изо всех сил старался не заговорить, потому что тогда он стал бы причитать и причитать… Он почувствовал, словно что-то внедряется в него, разрушает его скорлупу, затем вырастает в нечто, напоминающее червя, и пожирает его. И Лейн не знал, что будет, когда оно сожрет его.
Оседлав пурпурненькие
(пер. с англ. С. Монахова и А. Молокина)
«Если бы Жюль Верн мог заглянуть в будущее, скажем, в 1966 год, он бы выскочил из своих брюк. А если в 2166 год? О…»
(Из неопубликованных рукописей дедушки Виннегана «Как я дожимал Дядюшку Сэма, и другие высказывания».)Петух, который прокукарекал слишком рано
Великаны Ан и Саб в поте лица своего зарабатывают ему на хлеб.
Оторванные куски медленно поднимаются сквозь дурман сна. Огромный пресс давит неиссякаемые виноградины для демонического причастия.
Он, словно Симон-рыбарь, удит в своей душе — ведерке для Левиафана.
Он стонет, наполовину просыпается, поворачивается — внутренний пот образует океаны — и снова стонет. Ан и Саб, упираясь, вертят каменные колеса и бормочут: «Уф, ух, тьфу». Глаза у них ярко-оранжевые, словно у кота в чулане, зубы — округлые белые цифры черной арифметики.
Ан и Саб — два Симона-рыбаря — основательно мешают метафоры, сами того не сознавая.
Навозная куча и петушиное яйцо — и вверх взлетает василиск, громко кричит, а потом — еще дважды в кровавом потоке восхода:
— Я восстал и готов к битве!
Клич несется дальше и дальше, пока притяжение и расстояние не пригибают его к земле, словно веточку плакучей ивы или тростинку. Одноглазая рыжая морда заглядывает в постель, лишенная подбородка челюсть ложится на край. Затем тело разбухает, и она скользит в сторону и вниз. Одноглазо поглядывая туда и сюда, она обнюхивает пол и поспешает к двери; нерадивые стражи оставили ее открытой.
Громкий ослиный крик, прозвучавший с середины комнаты, заставляет ее повернуть назад. Это кричит трехногий осел, Валаиамов мольберт. На мольберте «холст» — овальный плоский кусок светящегося пластика, особым образом подготовленный; холст семи футов высотой и восемнадцати дюймов толщиной. Внутри картины — фрагмент, который завтра надо закончить.
Это в равной степени и скульптура, и картина. Фигуры образуют горельеф, закругляются, располагаются ближе к задней плоскости пластика. Они поблескивают в падающем на них свете и в свечении самого «холста». Такое впечатление, что свет заставляет фигуры то проявляться, то меркнуть; делает их на время сочнее, а затем тусклее. Свет бледно-красный. Это цвет утренней зари, цвет крови, смешанной со слезами.
Это вещь из «Серии о Псе»: «Постулаты Пса», «Воздушная схватка Псов», «Дни Пса», «Солнечный Пес», «Перевернутый Пес», «Пес в развалинах», «Пес собирает ягоды», «Вцепившийся Пес», «Лежащий Песик», «Пес в правом углу» и «Импровизация на тему о Псе».
Сократ, Бен Джонсон, Челлини, Сведенборг, Ли По и Гайавата шумят в «Таверне Русалки». Дедал смотрит-смотрит в окно на вершину крепостной башни Кносского дворца и протягивает ракету этому ослу, своему сыну Икару, чтобы реактивная сила помогла ему в его пресловутом полете. В углу скорчился Ог, Сын Огня. Клыком саблезубого тигра он выцарапывает бизона и мамонтов на заросшей плесенью штукатурке. Барменша Афина склонилась над столом, на который ради таких дорогих гостей выставили нектар и соленые крендельки. Позади нее — Аристотель, напяливший козлиные рога. Он приподнял ей юбку и поглаживает ее сзади. Пепел от длинной сигареты, свисающей из его губ, застывших в глупой усмешке, падает ей на юбку, и та начинает дымиться. В дверях, ведущих в курительную комнату, нализавшийся Бэтмен поддастся долго подавлявшемуся желанию и пытается склонить к греху Чудо-Мальчика. В окне видно озеро, по водам которого идет человек. Тускло-зеленое сияние маячит над его головой. Позади него из воды высовывается перископ.
