Песах Амнуэль - Что будет, то и будет
Я был слишком велик для того, чтобы поместиться в мешок. Да Моше и в голову не пришла такая возможность. Он был потрясен, напуган, и никакая иная мысль, кроме «скорее, вниз, подальше отсюда!», его, вероятно, не посещала. Видели бы вы, как он бежал! Но по мере того, как Моше спускался с холма на равнину, приближаясь к своему племени, бег его замедлялся, он перешел на шаг, а шаг становился все более уверенным, я бы даже сказал чеканным. Вершину покинул испуганный и мало что понимавший человек. К народу пришел Вождь.
Он даже не оглянулся!
А если бы оглянулся, различил бы он меня среди сотен таких же валунов?
Солнце зашло, темнота упала, как черное покрывало, и в небе засияли созвездия. Впрочем, из всех созвездий мне лично были известны два — Большая Медведица и Орион. Ориона я не увидел, а Медведица оказалась на своем месте. А где ж ей быть — в любой альтернативе Земли звезды должны были оставаться теми же, ибо не в них суть. Суть всегда в нас, людях.
С этой мыслью я и вернулся.
* * *— Никогда, — гневно сказал господин Бен-Натан, — никогда и никто не должен увидеть эту запись! То, что сделал Павел, — кощунство. Я требую запретить…
— В демократической стране! — воскликнуло юное дарование Бельский, неспособное понять, что служитель Творца не может быть демократом.
— Спокойно, господа, — умиротворяюще поднял обе руки директор Рувинский. — Действительно, пока никто, кроме нас семерых, не знает о том, что произошло. В архивах Института запись дарования Торы, безусловно, сохранится — этого требуют интересы науки. Но согласимся ли мы, как того требуют интересы религии, с утверждением, что все случившееся следует скрыть от общественности?
— Безусловно! — воскликнул господин Бен-Натан.
Юное дарование нашло в себе силы благоразумно промолчать, а Фрайман, казалось, и вовсе не слышал нашей перепалки, он сидел в глубокой задумчивости, устремив невидящий взгляд в переносицу писателя Моцкина, отчего тот вертелся в своем кресле, будто рак, попавший на сковородку. Испытатель Шехтель, как всегда, хранил молчание, поскольку научные споры его не интересовали, а я молчал, поскольку сказать мне было нечего.
Приняв общее молчание за знак согласия с требованием представителя министерства, директор Рувинский вздохнул и занес решение в память компьютера, лишив, таким образом, читающую публику сенсации, способной взбудоражить все слои населения.
Кажется, впервые за время наших совместных бдений господин Бен-Натан почувствовал себя морально удовлетворенным.
— Я буду настаивать, — сказал он, поднимаясь, — чтобы институту сократили ассигнования на будущий финансовый год.
Это был голос победителя — будто пинок в бок поверженному льву. Странно, но директор Рувинский никак не выразил своего возмущения. Причину я понял минуту спустя, когда господин Бен-Натан покинул нас для вечерней молитвы. Едва за представителем министерства по делам религий закрылась дверь, как юное дарование вскочило на ноги, Фрайман перестал сверлить взглядом переносицу романиста, и даже Шехтель резко повернулся в мою сторону.
— Господа, — сказал Рувинский, — теперь мы можем обсудить проблему в ее реальной сложности. Если все так, как я это себе представляю, то где начало? И было ли оно вообще?
— А меня больше интересуют технические… — начал было Фрайман, но был перебит романистом, возопившим со всей силой своей страсти:
— Павел, только ты можешь ответить: откуда ты взял текст?
Все взгляды устремились в мою сторону. Я подумал и сказал:
— Если вы имеете в виду текст Торы, который я диктовал Моше, то я помню его с детства. По ТАНАХу у меня в школе было сто. Меня больше волнует другое: в том мире нам, наконец-то, удалось опередить этих… ну, не знаю, кто это был… инопланетяне или кто-то еще… И мы первые даровали Тору евреям на альтернативной Земле.
— Павел, — мягко произнес Фрайман. — Ты еще не понял ситуацию? Ты был не на альтернативной Земле, а на нашей, родной. И Моше был — тот самый. И люди, которые были с ним, — главы еврейских родов, вышедших из самого что ни на есть исторического Египта. И ты, господин историк, именно ты, и никто другой, вбил в голову Моше этот канонический текст, который был им впоследствии записан.
— О чем вы говорите? — удивился я. — Мы можем проникать в альтернативные…
И замолчал на полуслове. Мог бы и раньше догадаться. Сам же и предложил вчера эту идею.
— Вот именно, — подтвердил директор Рувинский. — Это ведь твоя идея. О том, что альтернативу способен создать не только разум или инстинкт, выбирающие из двух возможностей, но и неразумная природа. Камень, к примеру, который может покатиться под откос, а может остаться на месте…
— Не может он остаться на месте, — вяло возразил я, — есть закон тяготения, и никто его не отменял.
— В нашем мире — да, не может. Но в тот момент, когда на камень начинает действовать некая сила, возникает альтернативный мир, в котором на камень действует сила в противоположном направлении. Именно поэтому во Вселенной должны существовать миры, где предметы отталкиваются друг от друга, где вместо причин — следствия, а вместо будущего — прошлое.
— И достаточно, — подхватил Фрайман, — проникнуть в один из таких альтернативных миров, и там совершить любое, по сути, действие, скажем, ударить ногой о камень…
— И тогда, — заключило юное дарование Бельский, — ничто и никто не помешает наблюдателю оказаться в новом альтернативном мире, а по сути — в нашем собственном, ибо, как даже историки знают, минус на минус дает плюс. А то, что ты оказался в нужном месте в нужное время, так это уже наш компьютер постарался. У него иной возможности и не было, ведь эксперимент изначально программировался как дарование Торы евреям в альтернативных мирах. И когда единственным альтернативным миром стала наша Земля…
Я вспомнил, как лежал на вершине крутого холма и ждал приближения Моше. Я вспомнил, как диктовал Моше текст, возникавший в моей памяти. Я вспомнил охвативший меня жар.
— Погодите-ка, — медленно произнес я. — Из сказанного следует, что и в тех мирах, где мы уже побывали прежде… там, где нас опережал некто…
— Этим кем-то был кто-то из нас, — мрачно произнес Фрайман. — Не показался ли тебе голос Творца странно знакомым?
— Показался, — сказал я с возросшей уверенностью. — Когда я был в каменном мире омикрона Эридана, голос был моим собственным. Это меня и удивило, собственный голос трудно узнать, но теперь, вспоминая, я…
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Бельский, — до тебя тоже дошло. Может, ты тогда попробуешь ответить на единственный вопрос? Если ты и никто иной даровал Тору нашим предкам, если мы, сидящие здесь, даровали Тору евреям на других планетах, то кто создал первоначальный текст Книги? Ты-то, Павел, откуда взял этот текст? Не говори мне, что учил его в школе. Ты учил тот самый текст, который сам же и надиктовал Моше. Откуда ты его взял?
