Жюль Верн - 80000 километров под водой
— Когда я его встречу.
— Господин Аронакс, хотите, я сам пойду разыщу капитана?
— Нет, нет, предоставьте это мне. Завтра…
— Сегодня, — сказал Нед Ленд.
— Отлично. Я увижу его сегодня, — ответил я канадцу, боясь, что он испортит все дело, если возьмется за него сам.
Я остался один. Дав обещание, я решил выполнить его немедленно. Я всегда предпочитал горькую правду мучительной неизвестности.
Я вернулся в свою комнату. За стеной услышал шаги капитана Немо. Нельзя было упускать такой хороший случай. Я постучал в его дверь. Никакого ответа. Я снова постучал, потом повернул дверную ручку. Дверь отворилась.
Я вошел. Капитан был у себя. Согнувшись над своим рабочим столом, он что-то писал. Он не услышал моих шагов.
Решившись, не уходить, не переговорив с ним, я подошел к нему.
Он резким движением поднял голову, нахмурил брови и спросил меня довольно грубым тоном:
— Вы здесь? Что вам от меня нужно?
— Говорить с вами, капитан.
— Но я занят, сударь, я работаю. Я предоставил вам полное право уединяться, — думаете ли вы, что сам я лишен этого права?
Этот прием подавал мало надежд на успешный исход переговоров. Но все же я решил довести дело до конца.
— Сударь, — сказал я холодно, — я должен говорить с вами о деле, не терпящем отлагательства.
— О каком же, профессор? — спросил он насмешливо. — Вам посчастливилось сделать какое-нибудь открытие, ускользнувшее от моего внимания? Море поведало вам какую-нибудь новую тайну?
Прежде чем я успел ответить, он указал мне на листы рукописи, лежавшей у него на столе, и добавил более серьезным тоном:
— Вот, господин Аронакс, рукопись, написанная на нескольких языках. Она содержит в себе итоги моих научных исследований, и я надеюсь, что она не погибнет вместе со мною. Эта рукопись, подписанная моим именем и пополненная историей моей жизни, будет положена в маленький нетонущий аппарат. Последний из оставшихся в живых на «Наутилусе» бросит аппарат в море, и волны подхватят его.
Имя этого человека! Его история, написанная им самим! Итак, значит, тайна его когда-нибудь будет открыта?
Но тогда в этом сообщении я увидел лишь повод перехода к интересовавшей меня теме.
— Капитан, — сказал я, — я могу только одобрить шаг, который вы собираетесь осуществить. Было бы безумием, если бы плоды ваших трудов погибли. Но средство, изобретенное вами, кажется мне слишком примитивным. Кто знает, куда ветер занесет этот аппарат и в какие руки он попадет! Нельзя ли придумать что-либо более надежное? Может быть, вы сами или один из ваших товарищей…
— Никогда, сударь! — с живостью прервал меня капитан.
— В таком случае, я и мои спутники, мы готовы хранить эту рукопись и если вы вернете нам свободу…
— Свободу? — сказал капитан Немо, вставая.
— Да, капитан, это то, о чем я хотел говорить с вами. Вот уже семь месяцев, как мы находимся на «Наутилусе», и я хочу спросить вас сегодня от своего имени и от имени своих товарищей, намерены ли вы держать нас всю жизнь в заключении на своем подводном корабле?
— Господин Аронакс, я отвечу вам то же, что ответил семь месяцев тому назад: кто попал на «Наутилус», тот никогда более его не покинет!
— Но ведь это настоящее рабство!
— Называйте это, как вам будет угодно.
— Раб имеет право стремиться к свободе! Все средства для этого хороши.
— Это право никто не отнимает у вас, — ответил капитан Немо. — Разве я связывал вас какой-нибудь клятвой?
Капитан Немо скрестил руки на груда и посмотрел на меня.
— Сударь, — сказал я ему, — ни мне, ни вам не хотелось во второй раз возвращаться к этой теме. Но раз мы уже коснулись ее, надо ее исчерпать. Я повторяю, речь идет не обо мне одном. Для меня наука является могущественной опорой, увлечением, развлечением, если хотите, страстью, которая может помочь мне все забыть. Как и вы, я могу жить в неизвестности, довольствуясь надеждой завещать когда-нибудь человечеству результаты своих трудов посредством какого-нибудь аппарата, брошенного в море. Одним словом, я могу восхищаться вами, признавать в некоторых отношениях вашу правоту и даже испытывать известное удовольствие оттого, что являюсь участником ваших скитаний. Но есть другие стороны вашей жизни, к которым на этом судне только я и мои товарищи не имеем никакого касательства. И даже тогда, когда наши сердца бились в унисон с вашим, тронутые вашим горем или восхищенные вашими талантами и умом, мы должны были отказаться от малейшего проявления той симпатии, которую неизбежно рождает вид всего прекрасного и доброго. И то, что мы чужды всему, что вас касается, делает наше пребывание здесь невозможным даже для меня. Но особенно нестерпимо оно для Неда Ленда. Всякий человек по одному тому, что он человек, заслуживает, чтобы о нем думали. Задавались ли вы вопросом, какие планы мести могут возникнуть у человека, любящего свободу и ненавидящего рабство? У такого человека, как наш канадец? Спрашивали вы себя, что он может придумать, на что может решиться?…
Капитан Немо встал.
— Что может придумать Мед Ленд и на что он может решиться? Какое мне до всего этого дело? Я не искал его! И я не для собственного удовольствия держу его здесь. Что касается вас, господин Аронакс, то вы из тех, кто может все понять, даже молчание. Мне больше нечего вам ответить. Первая ваша попытка говорить со мной на эту тему должна быть последней, так как во второй раз я не стану даже слушать вас.
Я удалился. С этого дня наши отношения стали очень натянутыми.
Я передал наш разговор обоим моим товарищам.
— Мы знаем теперь, — сказал Нед Ленд, — что нам нечего ждать от этого человека. «Наутилус» приближается к Лонг-Айленду. Мы должны бежать, какова бы ни была погода.
Но небо становилось все более и более угрожающим. Появились предвестники урагана. Молочно-белый туман носился в воздухе. Горизонт затянулся тучами. Облака неслись низко над морем с необычайной быстротой. Море бушевало. Птицы исчезли, за исключением буревестников, этих друзей бури. Барометр упал.
Гроза разразилась днем двенадцатого мая, как раз тогда, когда «Наутилус» находился на траверсе Лонг-Айленда, в нескольких милях от Нью-Йорка. Я могу описать эту борьбу стихий, так как вместо того чтобы укрыться в глубине моря, капитан Немо, по необъяснимому капризу, остался на его поверхности.
Ветер дул с юго-востока со скоростью пятнадцати метров в секунду; к трем часам пополудни скорость его достигла двадцати пяти метров в секунду. Это был настоящий ураган.
Капитан Немо занял место на палубе. Он привязал себя к перилам, чтобы его не смыли бушующие волны. Я привязал себя рядом с ним, одинаково восхищаясь бурей и этим необыкновенным человеком, который встречал ее с поднятой головой.
