Джудит Тарр - Солнечные стрелы
Милорд. Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги, предательство? Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах полукровки вспыхнули искорки гнева.
Можно сказать, что так, сир. Верховный жрец храма Аварьяна в Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете повидаться с ним? Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
Я никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран... просит. Как странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное и малоприятное ощущение.
Веди меня, жрец, сказал он. Судя по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией. Он лежал в лихорадочном жару, прикрыв распухшие веки, абсолютно нагой, потому что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него наказанием. Ожерелье, ох ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять. Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь. Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил в ноздри, тело жреца было раздуто и покрыто язвами, лицо превратилось в безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:
У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как ты чувствуешь себя, Айбуран? И мысленно выругал себя за нелепый вопрос. Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.
Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня? Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.
Нет, сказал Эсториан, теперь уже не сержусь. Глаза Айбурана наполнились слезами. Эсториан с бесконечной осторожностью промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.
Я отобрал у тебя силу, быстро сказал Эсториан и изумился: он вовсе не собирался этого говорить. Я убил тебя. В одно мгновение он возненавидел себя, ибо осознал, что сказал правду. И понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
Нет, прошелестел Айбуран. Это моя ошибка. Я пытался встать на твоем пути.
О боже! воскликнул Эсториан. Это я должен был умереть. Почему умираешь ты?
Перестань, сказал Айбуран, люди все равно умирают. Одни раньше, другие позже, поэтому не убивайся и послушай, что я скажу. Пока ты расправлялся с враждебными магами и еще не коснулся моей скромной персоны, я успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня. Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
Присмотрись к оленейцам, сынок. Если они даже только частично замешаны в этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть их и предать суду. Эсториан поморщился. О чем толкует умирающий жрец? Ему надо готовиться к встрече с вечностью, а не сводить межклановые счеты. Он попытался заговорить о чем-то другом, но Айбуран с неожиданной силой схватил его за руку.
Послушай меня, Эсториан. Берегись их. Особенно одного, того, молодого... с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
Он не шпион! выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный вид, но Айбуран не обратил на это никакого внимания.
Он убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает лишь об этом.
Он любит меня, твердо сказал Эсториан. Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик. Глаза жреца потускнели, рука, сжимавшая запястье Эсториана, ослабла. Он просто бредит, говорил себе Эсториан, он бредит и пытается в бреду выдать желаемое за действительное.
Послушай, малыш, Айбуран вновь поднял тяжелые веки, когда начнешь петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.
Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть! Он призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
Нет? Этот возглас был простым и не таил в себе магии. Но его хватило, чтобы qbeqrh на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек отказывается от помощи.
Нет, мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.
Ты утверждал, что любишь меня больше. Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с пониманием. Он улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным. Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
Нет, улыбнулся жрец, не Асаниан. Только Небо, только всемогущее и справедливое Небо... Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя. Улыбка верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало. Он выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух его уже поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей. Он мог уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы попрощаться с тем, кого долгое время пестовал и любил. А тот, кого он любил, едва очнувшись, занимался только собой: пьянствовал, спал, прохлаждался и закапризничал, когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить о сыновнем долге. Стыд жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим магом обеих империй, он поцеловал начинавшую холодеть бровь, пригладил волосы, бороду и сложил на груди покойника руки, потом выпрямился и взглянул на безмолвных жрецов. Одни плакали, другие беззвучно молились, а кто-то молился и плакал одновременно.
