Владимир Немцов - Альтаир
Лева, мурлыкая себе под нос туристскую студенческую песенку о райском житье, где сейчас «совсем не тот народ», и что «все ангелы-хранители поперли в турпоход», зарисовывал в альбом пухлые облака.
Вдруг Лева оборвал песенку, захлопнул альбом и быстро заговорил:
— Только не перебивайте. Дослушайте хоть раз до конца. Мысль ужасно интересная. Предположим, что мы… это самое… вроде как нарочно, опять теряем «Альтаир»… Пойдет он гулять по стране. Его тайный глаз видит жизнь такой, как она есть… На улице, на вокзале… Никто не позирует перед объективом, не говорит речей. Ясно, что люди не обращают внимания на обыкновенный ящик, держатся перед ним просто, естественно, ну, вроде того, как мы уже видели.
Митяй громко зевнул и надвинул кепку на глаза.
— Не пойму, к чему ты клонишь? — сказал он лениво. — Люди, люди… Какое им дело до твоего ящика?
— А ты вдумайся поглубже. Значит, за твоими поступками можно наблюдать со стороны. Представь на минутку, что смотрят на тебя тысячи глаз, а ты их не замечаешь. Все попрежнему — те же поступки, те же движения. Люди у телевизоров глядят и думают: «Грубоватый парень, да и… это самое… лентяй порядочный. Поспать любит, зевает все время. Вообще воспитание неважное. А ведь, наверное, студент, комсомолец…».
Приоткрыв глаз, Митяй увидел, что Лева совершенно серьезен и не расположен шутить. Почему-то сразу представился экран телевизора, а на нем — крохотный Митяй зевает. «Чепуха все это, Левкины бредни», — подумал он, но вдруг его охватило чувство какой-то настороженности, сладкая дремота исчезла сразу же.
— Иной раз мне кажется, — постукивая карандашом по крышке альбома, продолжал фантазировать Левка, — что «Альтаир» стоит где-нибудь рядом, а мы его не замечаем. Ссоримся, говорим друг другу всякие обидные вещи, злословим насчет друзей… Все это мы делаем и на улице, и в парке, в коридорах института, будто так и должно быть. А на телевизорах все видно, все слышно. — Он хлопнул по щеке ладонью. — Ох, ребятки, стыд-то какой!
— Мели, Емеля, — Митяй схватил Левку за нос и потянул к земле. — Суслик!
Он тут же поймал себя на мысли, что не следовало бы этого делать, и невольно посмотрел на гору, где был установлен «Альтаир». Зная, что аппарат выключен и объектив его направлен в другую сторону, Митяй все же испытывал неприятное ощущение. «Проклятый Левка, этак можно и сна лишиться!»
Потирая нос, Усиков сказал обидчиво:
— Милые шуточки. У тебя пальцы, как клещи. Нашел, где силой своей хвастаться.
Его поддержал Женя, и Митяй смутился окончательно.
— Ну, понятно. Какой может быть разговор! — Он рассматривал свои большие ладони. — Глупая привычка.
Выдумка Левы показалась Жене забавной. Правда, с точки зрения техники и здравого смысла она ничем не подкреплена. Однако Митяй уже заволновался. Еще бы, ни с того ни с сего, нежданно-негаданно — и вдруг тебя демонстрируют на экранах тысяч телевизоров. Это хоть кого расстроит.
А Левка, точно в отместку, продолжал развивать свою страшную идею:
— Нет, вы только подумайте: что, если в самом деле поставить в разные места телевизионные камеры и объявить, будто в любой момент может состояться телепередача — ну, предположим: «Прогулка по улицам». Пусть каждый тогда представит себя на экране. Вот это будет жизнь! Абсолютная вежливость, предупредительность, улыбки направо и налево. У трамвайной остановки никто не станет толкаться, мужчины пропустят женщин вперед, а наши ребята-студенты войдут в вагон тихо, спокойно и самыми последними…
Митяй хмыкнул, но ничего не сказал. Вспомнил, как после занятий ребята мчались к трамвайной остановке. Чего греха таить, и сам не отставал. Мощной, громогласной лавиной проталкивались они в двери и, опередив растерянных пассажиров, ранее вошедших в вагон, мгновенно занимали все места.
Мысленно представляя себе экран, где показывается эта картина, Митяй чувствовал, как горячая, пунцовая краска приливает к щекам. Он видел в трамвае себя и ребят. Почему-то вспомнилось лицо немолодой женщины, повязанной теплым пуховым платком. Да, тогда она смотрела на них с явной укоризной, и Митяй подумал, что если бы осуществилась безумная Левкина фантазия, то многие тысячи зрителей глядели бы на эту сцену с точно таким же выражением лица.
— Если сделать так, как я предлагаю, — продолжал Лева, — то навсегда исчезнут и грубое слово и глупая шутка. Правда, Митяй? — спросил он с невинным видом.
Журавлихин поспешил выручить Митяя и, в свою очередь, спросил Левку:
— Может, мы и без техники обойдемся? А?
— Как тебе сказать? — Лева вновь занялся рисунком и сейчас выводил одинокое деревцо на горе. — У нас в стенах института все ребята считаются примерными, дисциплинированными. Сам понимаешь, никто из них не будет мчаться по коридору, с криком протискиваться в двери аудитории. Не будет вести себя как на трамвайной остановке… А почему? — Он поднял голову. — Так приучены с детства, когда мы были еще первоклассниками. Ведь за нами все учителя следили: «Как сидишь? Как перо держишь?» Всюду их глаза. Никуда не скроешься…
— Мысль ясна, — перебил его Женя. — Теперь малому восемнадцать лет, и он требует, чтобы весь Советский Союз смотрел за ним через телевизоры.
— Не тот масштаб для Левки, — прикрывая зевок рукой, заявил Митяй. — Он должен чувствовать, что на него смотрит весь мир.
Лева подумал над этим и устыдился своей теории «общественного телеконтроля». Никакие тайные «Альтаиры» не помогут, если нет у тебя сознания, что всегда и всюду ты на виду, и правильно однажды сказал Афанасий Гаврилович, что «на тебя смотрит родина, миллионами заботливых глаз смотрит, сурово и требовательно». Значит, мы всегда должны смотреть на себя со стороны и решать: так ли должен поступать человек коммунистической эпохи? Это, конечно, не очень легко. Вот и сейчас вспоминаются разные неприятные случаи в жизни, на которые страшно не хочется смотреть со стороны. Совестно.
Непривычно опираясь на костыль, из палатки вышла Зина. Ее решили отправить в поселковую больницу, но уж очень Зине хотелось увидеть взрыв горы. Осматривавший больную приезжий хирург не возражал, чтобы она осталась здесь, но категорически запретил подниматься без его разрешения.
Требования убедительные, да каково их исполнять? Не могла же Зина спокойно лежать в палатке, когда вот-вот свершится то, ради чего она здесь осталась.
Будто из-под земли вырос Пичуев.
— Что за ребячество? — Он даже побледнел. — Держитесь за меня крепче. Отведу в палатку и лягу, как пес, у порога. Никуда не выпущу.
Митяй подошел с другой стороны:
